«Искал не злата, не честей»
Шрифт:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Поэзия Пушкина тяготеет к метафорической образности и притчевости, красочности и живописности, самоироничности. В его поэзии – соль и мед, горе и ликование, он радуется, на взгляд автора, что может простить, смеяться беде в лицо, упасть в нелегком бою и смело встать. Его духовный ориентир, моральная инструкция
Графически литой и зрительно четкий образ этот хорошо подчеркивает сакральную самость поэтического дара Пушкина в его поэтической аллегории. Образ цветистый, живописный, четкий. И, вроде, краткий сюжет, всего – лишь капля масла с лампадки Психеи, но какой матерый кусок нашего существования отколот – содрогание по телу проходит, словно апокалипсические молнии пронзили, будто «небо по жилам протекло».
Жесткая конструкция мыслительных процессов, ее предельная консервативная форма, выстроенная на иерархизации, подчинении принципам и правилам, для Пушкина универсальный социум, где можно быть одновременно глубоко лиричным и философичным, и пребывать в неге фольклорной стилизации, и в романтических мечтаниях. Своей поэтической строчкой Пушкин легко передает аромат любой эпохи, любой вещи. Как бы подтверждая, что его таланту под силу всякая стихия – одушевленная и застывшая, живая и камнем-валуном придавленная:
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей
Здесь ему помогает обостренное чутье новизны, способность в хорошо знакомом видеть необычайное и неиссякаемый кладезь феерического воображения, исполинской фантазии, что помогает ему выгонять сор из неприхотливой жизненной избы, превращать его в жемчуг с блистательным перламутром. Здесь ему подвластен тот особый талант, и состояние души, и нечасто встречающаяся способность взрослого человека быть ребенком со скатившейся с глаз «милой слезинкой». Мечтает, «…могучей страстью очарованный»:
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря.
Когда же начну я вольный бег?
Пейзажи Пушкина наполнены сочными образами, красками, запахами, звуками. Он умеет видеть, слышать, осязать природу в тончайших оттенках ее бытия. Поэту хватает нескольких образных запоминающихся мазков, чтобы нарисовать выразительную картину природы:
Полезен русскому здоровью
Наш укрепительный мороз:
Ланиты, ярче вешних роз,
Играют холодом и кровью.
Чарующий ритм стихов, легкость слога и простота пушкинских образов- и скрытый глубинный подтексный смысл. Пушкинские образы в иносказательной форме зашифровывают человеческие характеры и законы общества; глобальные социальные явления и или большие массы людей.
Горький делает такое сравнение: «Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства», в «ряду гигантов» вместе с Пушкиным Горький называет всего только два имени – Шекспир и Гете».
В «Слове о Пушкине» (1961 г.) Анна Ахматова верно подметила, как после его смерти, с течением времени, «Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской… А прежние высокие чины императорского двора, «кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы» и прочие «постепенно начали именоваться пушкинскими современниками»; именно в таковом виде и качестве (а не сами по себе) они и остались интересны для потомков, сохранившись в каталогах библиотек и тем самым не канув в Лету:
Я с детства Пушкина читал
И мудрость жизни постигал…
Почему нас влечет Пушкин? – потому что подсознательно мы находим в строчках поэта тайны, глубокий скрытый смысл, великую мудрость – не филологические трепетные изыскания, а боль и нервность, многоцветность и красные брызги мира и действительности
Он сединил в себе, своих стихах знание Европы и мудрость Востока (Восток сказал так: «Веселое имя» Пушкин») назвав это органическую историческую связь Россией (поэтому она у него на высоте, на ветвях). Для него знания, талант и милость людям (Людмила) – такое же богатство, как лес, нефть, зерно:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Он шефствует свободно и эпатажно в кортеже словесной стражи, в артельном сопровождении образов, мастеровой от Бога, поэт и философ мотиваций, Практик, Мистик, Волшебник, изгоняющий глянец с витрин неподлинных, искрометно, по-царски награждая чудесное мирское бытие звуками своей лиры:
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
на песни грешные мои.
Шестерки не становятся королями, в какой бы парик они не рядились. Вновь и вновь поднимается бич страданий, гонит ряженых, но не пьедестал, а в темницу или на плаху. И крутится без остановки знаменитое колесо Будды – колесо сансары, колесо жизни, в каждой спице которого – истина, а она в том, что вся жизнь – это лишь страдание.
Но для Пушкина страдание не есть цель жизни, это для него не «жизни мышья беготня». Заветная мечта поэта – не поддаваться влиянию и не кручиниться, «сидя на пне»:
Каков я прежде был, таков и ныне я:
Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья.
Пушкин не верил – в проклятия, суеверия, «драконовые зубы» человеческой души, в «звериный оскал лика человеческого» (Шопенгауэр). Он шел своей дорогой – без страха и сомнений, никому не завидуя и не подражая, не сожалея, не обвиняя и не оправдываясь, ни нужда, ни бедствия, ни раздоры не мешали ему.