Искандер-наме, Гянджеви Низами

Искандер-наме

Гянджеви Низами

древневосточная литература

1986 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

К Н И Г А I ШАРАФ-НАМЕ (КНИГА О СЛАВЕ)

НАЧАЛО РАССКАЗА И ИЗЛОЖЕНИЕ ИСТИНЫ О РОЖДЕНИИ ИСКЕНДЕРА

Воду жизни, о кравчий, лей в чашу мою! Искендера благого я счастье пою. Пусть в душе моей крепнет великая вера В то, что дам сей напиток сынам Искендера!

* * *

Тот, кто царственной книгой порадует вас, Так, свой стих воскрешая, свой начал рассказ: Был властитель румийский. Вседневное счастье К венценосцу свое проявляло участье. Это был всеми славимый царь Филикус. Услужал ему Рум и покорствовал Рус. Ионийских земель неустанный хранитель, В Македонии жил этот славный властитель. Он был правнук Исхака, который рожден Был Якубом. Края завоевывал он. Чтил все новое, думал о всем справедливом, — И с овцой дружный волк был в те годы не дивом. Так он злых притеснял, что их рот был закрыт, Что повернул он Дария в зависть и в стыд. Дарий первенства жаждал, и много преданий Есть о том, как с царя он потребовал дани, Но румиец, правленья державший бразды, Предпочел примиренье невзгодам вражды: С тем, которому счастье прислуживать радо, В пререканье вступать неразумно, не надо. Он послал ему дань, чтоб от гнева отвлечь, — И отвел от себя злоумышленный меч. Дарий — был ублажен изобилием дара. Царь — укрыл нежный воск от палящего жара Но когда Искендера година пришла, По-иному судьба повернула дела. Он ударил копьем, — и, не ждавший напасти, Дарий тотчас утратил всю мощь своей власти Старцы Рума составили книгу свою Про отшельницу, жившую в этом краю. В день, когда материнства был час ей назначен Муж был ею потерян и город утрачен. Подошел разрешиться от бремени срок, И мученьям ужасным обрек ее рок. И дитя родилось. И, в глуши умирая, Мать стонала. Тоски ее не было края: «Как с тобой свое горе измерим, о сын? И каким будешь съеден ты зверем, о сын?» Но забыла б она о слезах и о стоне, Если б знала, что сын в божьем выкормится лоне И что сможет он власти безмерной достичь И, царя, обрести тьму бесценных добыч. И ушла она в мир, непричастный заботам, А дитяти помог нисходящий к сиротам. Тот ребенок, что был и бессилен и сир, Победил силой мысли все страны, весь мир. Румский царь на охоте был вмиг опечален, Увидав бедный прах возле пыльных развалив О беспомощность! К женщине мертвой припав, Тихий никнет младенец меж высохших трав, Молока не нашедший, сосал он свой палец, Иль, в тоске по ушедшей, кусал он свой палец.. И рабами царя — как о том говорят — Был свершен над усопшей печальный обряд. А ребенка взял на руки царь, — и высоко Приподняв, удивлялся жестокости рока. Взял его он с собой, полюбил, воспитал, — И наследником трона сей найденный стал. Все же в древнем дихкане была еще вера В то, писал он, что Дарий — отец Искендера. Но сличил эту запись дихкана я с той, Что составил приверженец веры святой, — И открыл, к должной правде пылая любовью, Что к пустому склонялись они баснословью. И постиг я, собрав все известное встарь: Искендера отец — Рума праведный царь. Все напрасное снова отвергнув и снова, Выбирал я меж слов полновесное слово. Повествует проживший столь множество дней, Излагая деянья древнейших царей: Во дворце Филикуса, на царственном пире Появилась невеста всех сладостней в мире. Был красив ее шаг и пленителен стан, Бровь — натянутый лук, косы — черный арка! Словно встал кипарис посреди луговины. Кудри девы — фиалки, ланиты — жасмины. Жарких полдней пылала она горячей… Под покровом ресниц мрело пламя очей. Ароматом кудрей, с их приманкою властной, Переполнился пир, словно амброю страстной. Царь свой взор от нее был не в силах отвлечь, Об одной только дивной была его речь. И в одну из ночей взял ее он в объятья, И настал в жаркой мгле миг благого зачатья. Словно тучей весенней повеяла мгла И жемчужину в глуби

морской зачала. Девять лун протекло по стезям небосклона, Плод оставил в свой час материнское лоно. В ночь родин царь велел, чтоб созвал звездочет Звездочетов, — узнать, как судьба потечет, Чтоб открыл ему тайну, чтоб в звездном теченье Распознал звездных знаков любое значенье. И пришел предсказателей опытных ряд, Чтоб вглядеться в тот мир, где созвездья горят. И, держа пред собой чертежи и приборы, На движенья светил старцы подняли взоры. В высшей точке горело созвездие Льва, На предельный свой блеск обретая права. Многозвездный Овен, вечно мчащийся к знанью, Запылав, устремился от знанья к деянью, Близнецы и Меркурий сошлись, и, ясна, Близ Тельца и Венеры катилась луна. Плыл Юпитер к Стрельцу. Высь была не безбурна. Колебало Весы приближенье Сатурна. Но воинственный Марс шел и шел на подъем И вступил в свой шестой, полный славою, дом. Что ж мы скажем на то, что явили созвездья? Небу — «Слава!» Завистникам — «Ждите возмездья Не дивись же, что звездным велениям в лад Из ростка распустился невиданный сад. Звездный ход был разгадан по древним примерам,— И пришедшего в мир царь назвал Искендером. Ясно старцам седым семь вещали планет, Что возьмет он весь мир, что преград ему нет. Все сказал звездочет обладателю Рума, Чтоб ушла от владыки тревожная дума. В предвкушении благ, славой сына прельщен Казначея призвав, сел владыка на трон. В светлом сердце царевом тревоги не стало, И просящим он роздал сокровищ немало. Славя Месяц душистый, надежд не тая, Пил он сладкие вина в саду у ручья.

ОБУЧЕНИЕ ИСКЕНДЕРА

Дай мне, кравчий, с вином сок целительных трав: Хоть стремился я в рай, пил я горечь отрав! Иль всплывет мой челнок, верный путь выбирая, Иль пойду я на дно и достигну я рая. И подрос кипарис, и негаданно рано Встал на ножки, ступая красивей фазана.. Он из люлечки к луку тянулся; к коню Он с постельки бросался, подобный огню. У кормилицы стрел он просил, и в бумагу Или в шелк он стрелял. Проявляя отвагу, Вырос крепким, и, отроком ставши едва, Выходил он с мечом на огромного льва. И в седле властно правил он, будто заране Он бразды всего мира сжимал в своей длани. Отвергающий алчности шумный базар, Принимает весь мир, как живительный дар. Он достаток найдет, — нет блаженней удела, Чем нести мерный труд ежедневного дела. Будет радость ему долгим веком дана, Если сдержит он ход своего скакуна. Он добро расточать не желает без счета И не ведает скупости вечного гнета. Все жалеть — это жить в тесноте и с трудом. Ничего не жалеть — бросить в печку весь дом. Делай благо себе и родимому дому Только так, чтоб не делать плохого другому. Летописец дихканов из книги о них Взял рассказ, — и его я влагаю в свой стих. Филикус, осененный судьбою удачной, Разодевший все царство в наряд новобрачный, Мудрым сыном был горд; был обрадован он Тем, что честью владык Искендер наделен, Что в очах Искендера сиянье блистало То, которым блистать его сану пристало. Всех достойных отцов тем гордятся сердца, Что достоинства сына достойны отца. «За науки, мой сын! Высшей ценности камень Только после граненья проявит свой пламень». Никумаджис премудрый — а был он отцом Аристотеля — начал занятья с юнцом. Сердце отрока речи премудрой внимало, И наук изучаемых было немало. Строй всех царственных дел, изощренность искусств, — Все для силы ума, для подвижности чувств. Царский сын привыкал к тем наукам служенью, Размышленье над коими — путь к постиженью. Мудрый старец жемчужину мира повел В полный славы всезвездной возвышенный дол. Он открыл ему высшее. Много ли встретим Тех, кому довелось открывать это детям? Целый год достославный царевич свой слух Лишь к наукам склонял; был он к прочему глух. Острым разумом в глуби наук проникая, Он блистал, острословьем людей увлекая. Аристотель, с царевичем вместе учась, Помогал ему; крепла их братская связь. Были знанья отца не к его ли услугам? И делился он ими с внимательным другом. Никумаджис-наставник увидеть был рад, Что рассудок царевича — блещущий клад, И усилил старанье он в деле науки,— Ведь сокровища клада дались ему в руки! Видя небом царевичу данный указ, Он проник в него зоркостью пристальных глаз. Пожелав, чтоб и сын упомянут был тоже В том указе, который всех кладов дороже, — Вместе с сыном вступил он под царственный кров С речью важной и полной пророческих слов: «Ты взрастешь до небес и тебе станет ведом Путь на быстром коне от ученья к победам. Всех неправых мечом ты заставишь молчать, Ты свою в целый мир скоро вдавишь печать. О державе твоей будут сонмы преданий, Семь кишверов тебе вышлют пышные дани. Все державы земли сделав царством одним, Применшь в руки весь мир, вечным счастьем храним. Вот тогда-то припомни былые уроки, Жадность брось — от нее все иные пороки. Почитая меня, с моим сыном дружи, Ты почтенье свое и ему окажи. Согласуй с его мненьем дела своей славы, Ибо мудрый советник дороже державы. Ты — счастливый, а в нем — верных знаний полет. Для счастливого знающий — лучший оплот. Там, где ценится знанье, — недремное счастье Тотчас в звездах правителя примет участье. И удача, сверкая, умножит свой свет, Если примет от мудрости должный совет. Чтоб достигнуть луны многославным престолом, По ступеням науки всходи ты над долом». И царевич дал руку учителю в знак, Что он выполнит все. И он вымолвил так: «Верь, лишь только свой трон я воздвигну над миром Сын твой будет моим неизменным везиром. Я советов его не отвергну, о нет! Размышляя, приму его каждый совет». Да! Когда для него стало царство готово, Искендер, воцарившись, сдержал свое слово. Разгадал Никумаджис — глава мудрецов, — Что дитя это сломит любых гордецов, И чертеж ему дал, — тот, в котором для взора Были явственны знаки побед и позора. «Все, — сказал он, — исчисля, вот в эти лучи Имя вражье и также свое заключи. В дни войны ты все линии строго исследуя, Узнавая, чей круг обозначен победой. Увидав, что врагу служат эти черты, — Устрашайся того, кто сильнее, чем ты». Мудрый труд почитая услугой большою, Взял чертеж Искендер, с благодарной душою. И в грядущем, средь бурных и радостных дней, Он заранее знал о победе своей. Так он жил, преисполнен огня и терпенья, И котлы всех наук доводил до кипенья. И затем, что он к мудрости был устремлен, О всех старцах премудрых заботился он. В деле каждом считался он с мастером дела, — Потому-то удач и достиг он предела. А царевича сверстник, наперсник и друг Изучал всех искусств обольстительный круг. Очень ласковым был он всегда с Искендером, В дружелюбье служа ему должным примером. И не мог без него Искендер повелеть Даже слугам на вертел насаживать снедь. К Аристотелю шел он всегда за советом, Все дела озарял его разума светом, И над высями гор продолжал небосвод Свой извечный, крутящийся, медленный ход, И ушел Филикус из пристанища праха, И наследного свет заблистал шахиншаха. Что есть мир? Ты не чти его смертных путей. Уходи от его кровожадных когтей. Это древо с шестью сторонами четыре Держат корня. Мы, пленники, распяты в мире. Веют вихри, и листья на дереве том Увядают, — и падают лист за листом. Любование садом земным скоротечно. Нет людей, что в саду оставались бы вечно. И взрастают посевы своею чредой. Всходит к небу один, смотрит в землю другой. Ты желаешь иль нет, — здесь не будешь ты доле, Чем другие. Не думай о собственной воле! У людей своевольных — так было досель — На базаре воры вырезают кошель. Ты у мира в долгу — всех гнетет он сурово. Что ж! Отдай ему долг и уйди от скупого. Шорник шел с кузнецом. Их задача была Получить старый долг от больного осла. Сбросил серый седло со спины своей хилой, С ног подковы стряхнул с неожиданной силой. И, свободно дыша, все отдавши долги, Отдохнул. Смертный! Так же себе помоги! Пылен путь бытия. Без печали и страха Кинь свой долг и уйди от пылящего праха.

ИСКЕНДЕР ВОСХОДИТ НА ТРОН ОТЦА

Вновь забвенья хочу! Дай мне, кравчий, вина, Чтоб сверканьем была эта чаша полна! Дай вина, что играет, с невзгодами споря, Что врачует сердца изнуренных от горя! Тот, кто смел на слова налагать свой запрет, Разломил на базаре немало монет. Подбирать их, поверь, мне была неохота, Я ведь знал: это — медь, хоть на ней позолота. Если б вел я свой перст по ошибкам других, Все бы знали, что им не покорствует стих. Но моя так прочна и надежна опора, Что не хочет мой перст ни укоров, ни спора. Хоть моих зложелателей знаю дела, Никому не желаю ни горя, ни зла. Чашу с ядом я пью и в томленье глубоком Я ищу добродетели, спорю с пороком. По пути своему, что был труден и благ, Я ступал, и всегда был уверен мой шаг. Я дубил эту кожу, трудясь без обмана, Чтоб на ней ни следа не осталось изъяна. И всечасно молюсь я на этом пути, Чтоб господь не позволил с него мне сойти. Тот, кто чертит рисунок, достойный черченья (Только точный рисунок исполнен значенья), Так намерен свой новый рисунок начать: На весь мир налегла Искендера печать, Вновь румийский венец засверкал, — и повсюду Правосудье царя стало ведомо люду. Все, что было отцом установлено, он, Обсуждая, вводил в обновленный закон. Соблюдая незыблемо все договоры, Не расширил границ и не вызвал он ссоры. Все цари, Филикусу подвластные, с ним Не хотели войны; мир был всюду храним. То же золото Дарию слал он, что встаре Получал от отца его сумрачный Дарий. И быстрей, чем отец, привлекал он сердца, И бросал всех он в трепет быстрее отца. И хоть в силе достиг наивысшей он грани, Не с кем было померяться силою длани. Мощь руки Искендера была такова, Что вязал он узлом ухо мощного льва. Веселясь, вскинув лук, предназначенный к бою, Сотни стрел сн метал с быстротою любою. Лишь охоту на львов себе ставил он в честь, Хоть им сбитых онагров нельзя было счесть. Он храбрейших дивил и — вещают сказанья — Что мудрейших сражал он обилием знанья. И чертой своей черною первый пушок, Словно мускусом, щеки его обволок. И сей мускус, владыку чертой своей теша, Зачеркнул все черты очертаний Хабеша. Да! Когда всех границ рассечет он черты, Чертежей всего мира порвутся листы. Был могуч его стан, сердце знаньем блистало. Лишь подобным ему быть на троне пристало! Все, чего он искал, все, чего он хотел, Дивной помощью звезд получал он в удел. Стал курильницей Рум, полный блеска и славы. Будто бросили в Рум ароматные травы. В каждом доме изваянный был Искендер. О румийском царе ведал каждый кишвер. То свои он являл для собрания тайны, То один проникал в мироздания тайны. На пирах пил вино меж веселых юнцов, В одиночестве помнил слова мудрецов. Столько дел милосердья свершил он, что людям Вспомнить все не дано; исчислять их не будем. Он решал только то, что другим не во вред. Он в решениях шел правосудию вслед. Снял он додать с купцов; в довершенье помоги С горожан приказал снять повсюду налоги. Все поборы с дихканов сложил, и дары Нес он бедным, не знавшим счастливой поры. Тратя денег на зданья за грудою груду, Он все терны подсек, — розы были повсюду. Снял он подать с купцов; в довершенье помоги Внес в Хабеш и Египет благой аромат. Были руки его, словно молнии в туче. Та — с венцом, эта — меч поднимает летучий. Руки — чаши весов, та и эта нужна: Эта — золотом, та — вся железом полна. На престоле своем он, внимающий многим, То как злато сиял, то железом был строгим. Он был столь справедлив, столь сиял его ум, Что весь мир восклицал: «Как блаженствует Рум!» Аристотель, придворный советник, о друге Ведал все: о делах его знал, о досуге. Искендер слушал мудрого каждый совет, Потому-то так скоро прошел он весь свет, Если властный велик и советник на славу, — Весь последует мир их благому уставу.

ДАРИЙ ТРЕБУЕТ ОТ ИСКЕНДЕРА ДАНЬ ОТВЕТ ИСКЕНДЕРА

Кравчий! Чашу, как яркое зеркало, дай! Ее место в руке! Как блестит ее край! Выпью чашу, — и стану властней Кей-Хосрова! И увижу весь мир, если выпью я снова.

* * *

Поспеши! От неправды ладони омой! Будь правдив, чтоб указ этот выполнить мой! Для чего у земли твоя служба радива? Это — гулей дорога, пристанище дива. Мир отнимет, что дал мне за много годин, Он давал — по глоткам, а отнимет — кувшин. Так вода дождевая сберется, и вскоре Обратится в поток, убегающий в море. Так пойдем, будем веселы, друг мой! Зачем За дирхемом беречь каждый новый дирхем? Смерть предстанет в пути… с ней не сыщется слада, Что ж не сыпать нам золото нашего клада! Ведь Карун, все сокровища мира собрав, Все же скрылся в земле под покровами трав. В сад Шеддада внесли кирпичи золотые. Но пресек смертный час его грезы пустые. Нет деревьев на свете, которых вовек Топором не ударит седой дровосек.

* * *

Описавший престол, и венцы и уборы, Начал так: славный царь, все прельщающий взоры, В некий день, полный неги, среди опахал От превратностей рока в тиши отдыхал. То с пустой был он чашей, то, лалом играя, Наполнялась та чаша до самого края. Был он мудрости друг. Был он знанью сродни. Мудрецы были с ним. Не хмелели они. И, внимая звучанью различного лада, Разрешать все вопросы была их услада. Искендеру, сидевшему с чашей вина, Толковал звездочет всех светил письмена. И сверкали все чаши, как в молнийном блеске. В винах сладость была, и веселье — в их плеске У внимающих струнам кружились умы И от песен полны были сладостной тьмы. Слезы чаш воскрешали печали, и стона Был исполнен сладчайший напев органон; О смычки! От их сладких ударов смогло Переполниться влагой сухое русло. И в чертоге, который от края до края Был в цветах, словно сад благодатного рая, Искендер-повелитель, хранимый судьбой, Возвышался, как месяц в ночи голубой. Появился гонец, послан Дарием. Словом Он владел, был он знатен, казался готовым На почтительность. Выполнив рабский поклон, Восхвалил Искендера и Дария он. И румийца прославив и блеск его сана, Начал он излагать пожеланья Ирана. «Дарий шлет свой привет, — он промолвил, — и царь Просит дани, ему посылавшейся встарь. Почему ожерелья, венцы и каменья К нам отправить опять не дал ты повеленья? Или немощь увидел ты в наших делах, Что оставил тебя твой почтительный страх? Ты к былому вернись. Наш указ тебе ведом. Приведет тебя спесь к неожиданным бедам». Запылал Искендер… И, внезапен и яр, Пламень сердца словам да неистовый жар. Так царя Искендера нахмурились брови, Что посланец запнулся на прерванном слове, — И, увидев такой непредвиденный гнев, Он с трепещущим сердцем стоял, побледнев. Лютым жаром охвачен был царь, и досаду Изливая, рассудка забыл он преграду. Много слов он сказал, устрашивших гонца, Как порой говорит обладатель венца. У кого есть решенья благая основа, — Тот, забывшись, не скажет излишнего слова Если можешь ты в ярости сдерживать речь, — От врагов ты сумеешь себя уберечь. Хоть бы в речь свою вплел ты слова величанья, Все же речь твоя будет опасней молчанья. Ведь «язык твой из мяса, — я слышал слова, — Из железа — клинок». Поговорка права. Коль не прячешь ты гнева, горящего в жилах, То себя самого охранять ты не в силах. Некий муж, что от Кея вел славный свой род, Описал всех событий стремительный ход: В дни, когда драгоценности, шлемы, престолы Посылались из Рума в иранские долы, Золотое яйцо, это ведал посол, Меж даров жадный Дарий однажды нашел. И ковер, шитый золотом, послан был тоже, — Тот ковер, что казался всех кладов дороже. И лишь поднял гонец слов настойчивых меч И о дани былой вновь повел свою речь, Закричал повелитель всех смертных созданий: «У всеславного льва ты потребовал дани! Все иначе пошло! Дней не стало былых! Нет уж более в гнездах яиц золотых! И ковры эти древние свернуты роком! Не мечтай, что былое вернешь ненароком! Не всегда из горы добывают рубин, Мир — то в мире, то — в громе военных годин. Длить заносчивой речи тебе не пристало! Иль желаешь, чтоб снова железо блистало? Счастлив будь, что мечом я железным твой трон И не тронул, — что все еще держится он! Если, выйдя на Зинджей поспешным походом, Не подверг твое царство я бранным невзгодам, — Ты, довольно сокровищ приняв от меня, Должен дать мне покой! Или с этого дня Буду мыслить о схватке вседневно, всечасно. Не влеки меня к этому! Это опасно. Я отрину любовь! Узришь ты, побледнев, Мою грозную власть, мой играющий гнев! Иль забыто тобою, безумным владыкой, Что за головы снес я в пустыне великой, И в какие пределы водил я войска, И каких силачей бьет вот эта рука? Тот, кто слал тебе в дар и венцы и каменья, Не пошлет тебе дани, как знак униженья. Меч египетский мой ты увидишь, — не дань! Ты о золоте, царь, говорить перестань. В неоглядную даль я простер свои длани, Только равный с меня мог бы требовать дани! Грозной смуты не сей, своей спеси не дли, — Или станешь бедой для иранской земли. Тебе мир и покой и достаток подарен, — Так не будь за блага эти неблагодарен. Сохрани свой Иран, пожалей свои дни, Мысли праздные быстрым пером зачеркни. Ты за данью послал, — труд свершил ты напрасный, С властным ты говоришь, — будь почтителен, властный» Это выслушав слово, иранский посол Позабыл пожеланье, с которым пришел. В своем сердце почувствовав тяжкую рану, Он сейчас же помчался к родному Ирану. И когда у престола отчет был им дан, Он увидел: высокий сгибается стан. И гонца устрашил своим яростным криком Грозный Дарий, вскипевший во гневе великом. «Он мне равен! Он Дарию равен? О нет! С его именем нету на свете монет». Столько злости и жгло и терзало владыку, Что желтело лицо у внимавшего крику. Но со смехом внезапным царь вымолвил;«Вот Что решился творить голубой небосвод: Дел, подобных сему, свет не видывал встаре. Искендер захотел, чтоб унизился Дарий! Искендер!.. Хоть бы Кафские встали хребты! Кто взнесется, скажи, до моей высоты? Хочет мошка с орлом состязаться! На горе! Он — мельчайшая капля, я — мощное море!» И немедля посла вновь отправивши в Рум, Стал ответа он ждать, был он тих и угрюм. Он и мяч и човган дал в дорогу вельможе, Хмурясь, мерку кунжута послал он с ним тоже. Тайну этого дара открыл он послу, И зажгла злая радость очей его мглу. И посол вновь помчался знакомой дорогой, Чтоб исполнить, что следует, с точностью строгой. Но когда пред румийским предстал он царем, Весь он вспыхнул в смущенье нежданным огнем.. И, чело опустив, он склонился с поклоном И простерся, как раб, перед блещущим троном. И затем стал плести он словесную нить, Чтоб

сладчайшею речью слух царский пленить: «Повелители мира дают повеленья, Посылают послов лишь для их выполненья. Что исполнить велишь, повелитель земли? Все твой выполнит раб, распростертый в пыли…» Но постиг Искендер: что-то скрыто за лестью. И явился посол с неотрадною вестью. Закричал он послу: «С чем ко мне ты пришел?» И словесную нить вмиг распутал посол. Привезенные вещи под пристальным взглядом Он достал и с собой положил он их рядом. Открывая подарок для царственных глаз, Выполнять он стал Дария строгий наказ. О човгане с мячом речь повел он сначала: «Ты — дитя, а дитяти забава пристала. Ну, а если ты все же затеешь войну, — Лишь тревогу ты сыщешь, тревогу одну!» И рассыпав кунжут, он промолвил проворно: «Чтоб войска мои счесть, — сосчитай эти зерна». Но увенчанный славой властитель царей Разгадал предвещанье победы своей. «Так, — промолвил он, — притча могла бы начаться: Ловит ловкий човган то, что может умчаться. Может статься, затем он послал мне човган, Чтобы я у него взял човганом Иран. Мне дарованный мяч не сочту за обиду, — Скажет каждый мудрец: схож с землей он по виду. Если в руки земной мне вручается шар, Значит первенство в мире мне послано в дар». Так он понял значенье игры, — потому-то Стало ясно ему и значенье кунжута. Он сказал, разбросать повелевши кунжут: «Пусть ко мне во дворец тотчас птиц принесут». И хоть всюду кунжутом был пол разузорен, Во мгновенье не стало разбросанных зерен. Царь сказал: «Это знаменье мне не во зло. Из кунжута, как масло, оно истекло. Коль войска твои — этот кунжут, вереницы Моих войск исклюют их, как эти вот птицы». Дал он мерку зерна мелкой руты тому, Кто доставил кунжут, и промолвил ему: «Если множество войска у Дария, — ведай, Сколько войск я сберу, чтоб вернуться с победой». И посол, увидав, что сгущается мгла. Вмиг навьючил поклажу свою на осла. Вновь опасность над ним свою руку простерла. Стала речь его ядом, сжимающим горло. Тяжко Дарий смущен был ответом: гласил Он о мощном обилии вражеских сил. И поддержки иранцев потребовал Дарий, Чтоб всю мощь проявить в своем крепком ударе. И от Гура, Китая, Хорезма, Газны Стали конниц железных подковы слышны. Крепче Кафской горы взял он рати: могли бы Мять железо они, скал раскалывать глыбы. Пожелавшие войско прикинуть на счет, Увидали, что войско течет и течет. Лишь одних легкоконных, идущих отрядом, Девятьсот было тысяч. Под сумрачным взглядом Полновластного Дария, — словно волна За волною текла; вся бурлила страна. Шел он в Рум. Шел по странам путем он суровым, Оставляя развалины, годные совам. Мча в Армению тьмы войсковых своих сил, Ноги ветру он взвихренным прахом скрутил. За страною страну проходил он, и вскоре Вся земля затряслась, все запенилось море. Злак полег перетоптанный: стал он таков От подбитых шипами железных подков. Хоть стремленье владык благотворно, но все же Не оно ли порой с разорением схоже?

ИСКЕНДЕР ГОТОВИТ ВОЙСКО ДЛЯ ВОЙНЫ С ДАРИЕМ

Кравчий, дух мой взнеси! Животворно вино! Оживлюсь, если выпито будет оно, А поглотит меня его пламя живое, — Плоть недужную примет вино огневое.

* * *

Нам дороже всего нужных сведений свет, В мире трудно ступать, если знания нет. Тот высокого в мире достигнет удела, Кто разумно взирает на каждое дело, Кто с расчетом свои измеряет пути И умеет поклажу от вора спасти. Он того не отбросит от клади дорожной, Что послужит в скитаниях службы надежной. Полустертую шкуру, — и ту сохрани: Ведь она пригодится в холодные дни. В ледниках некий смертный сомкнул свои вежды, Ибо теплой с собою не взял он одежды.

* * *

Говоривший о шахе, исполненном сил, Так ответил тому, кто его вопросил: Лишь в Армению ввел войско страшное Дарий, Судный день наступил; все дымилось в пожаре. Но не знал Искендер, что армяне в плену И что полчища Дарий повел на войну. Толпы скорбных росли, все стонали от горя И вопили: «Иранцы у самого моря!» Каждый путь, каждый горный грохочущий скат Почернел от пришельцев, одетых в булат. «Близок враг, — Искендеру сказал соглядатай, — Но в пути опьянен он добычей богатой. Если б царь захотел, то набегом ночным Он сумел бы мгновенно разделаться с ним». Царь ответил. Его изреченье гласило: «Побеждает не тайно дневное светило. Воровского пути не должно быть следа, Если царственный вождь натянул повода». И лазутчик второй так промолвил: «По странам Столько ратей собрал тот, кто правит Ираном, Что недаром знакомые с делом войны, Сосчитать их желая, весьма смущены». И реченье владыки опять прозвучало: «Тот же нож ста быков не кромсает ли сало?! И когда лютый волк разъярится вконец, Не один ли он ринется в стадо овец?» Смелым словом он вновь утвердил свою славу, И ответ его войску пришелся по нраву. Царь внимал возраставшим тревогам. Дракон На румийской земле. К Руму движется он. И когда сумрак тучи наполнился громом И мечи в нем сверкнули сверканьем знакомым, — Царь к дворцовым вратам созывать повелел Всех владевших мечом, всех носителей стрел. Из Египта, Руси и от франкской границы Вслед румийцам отрядов текли вереницы. И когда для их счета уж не было мер, О храбрейших узнать пожелал Искендер. Их шестьсот было тысяч, — мечтавших о бое В одиночку и знавших оружье любое. И когда общий сбор завершили сполна, Царь собранье созвал без певцов и вина. Собрались мудрецы из придворных и знати, Чтоб на воск воспринять знаки царской печати. И о Дарии речь и о деле войны Начал дивный воитель среди тишины. «Мощный царь, — он сказал, — столь достойный служенья, Сжал в руке свой меч и возжаждал сраженья. Что нам должно свершить? Примириться ли с ним Иль сразиться? Ведь мы перед схваткой стоим. Если смело свой меч мы не вынем из ножен, Тотчас будет конец нашей славе положен. Если ж я с венценосного скину венец, Может быть, правосудью настанет конец. Как из царства мне гнать порождение Кеев? Мне ль желать, чтоб свершилось падение Кеев? За такую заносчивость ждать я могу, Что судьбою победа вручится врагу. В чем решенье? Какою ступая дорогой, Мы не будем судьбою наказаны строгой? Вы, на мудрость простершие ваши права, Дайте нужный ответ мне на эти слова». : Те, чье знанье весь мир было взвесить готово, Со вниманьем прослушали царское слово, И когда для ответа настала пора, Властелину земли пожелали добра: «Да цветет это царское древо, чья сила Велика и о мощи своей возгласила! Пусть держава твоя будет вечно жива, Пусть врага твоего упадет голова! Все слова твои — свет. Весь исполнен ты света, Для чего тебе светоч людского совета? Но коль нам на совет повелел ты прийти, Мы пришли. Ослушанье у нас не в чести. Вот что в мысли приходит носителям знанья И мужам хитроумным, достойным признанья: Если ненависть жжет злое сердце врага И ему только гибель твоя дорога, Злость и ты разожги! К неизменным удачам На коне нашей злости мы яростно скачем. Юный ты кипарис, ива старая — он. Кипарис ведь не может быть с ивой сравнен! Сад зарос, и садовнику ведь не впервые Подрубать в старых зарослях ветви кривые. В шелк прекрасного царства, как блещущий день Мир — благую невесту — о светлый, одень! Враг — насильник. Низвергнуть насильника злого, — Нет у подданных Дария в сердце иного! Что страшиться врага, если враг твой таков Что и в доме своем он имеет врагов! Зачеркни ты каламом правление злое, Чтоб народ позабыл все насилье былое. Коль пресытилось царство врагом твоим, — в бой Выходи, и да будет он сброшен тобой! Печь готова, сажай в нее противни с хлебом. Мчать коня на врага тебе велено небом. Мы к стопам твоим мысли сложили. Меж нас; Несогласия нет. Наш ты выслушал глас. Кто к желанью царя здесь не сделал бы шага? В чьем бы сердце сыскалась такая отвага?» Но сказали мужи, все решив меж собой, Что владыке нельзя первым ринуться в бой. Должно вызова ждать, уваженье имея К достославному трону великого Кея. И тогда, руководствуясь мудростью слов Многодумных наставников и мудрецов, Царь, в согласии с ними свой замысел строя, Порешил выйти с войском, готовясь для боя. В некий день, от крутящихся в небе времен Получив предвещанье счастливое, он, Под знаменами встав, своим царским указом Повелел всем войскам своим выступить разом. И воссел на коня всеми славимый шах, Неизменной победой владевший в боях. Этот лев был с мечом… не с ключом ли, которым Он весь мир отмыкал своим натиском скорым? Все войска были — пчелы с их множеством жал. Столько пчел все же в ульях никто не держал, Создавая свой знак, чтоб явить свое пламя, Вспомнил он Феридуна победное знамя. И когда звездный ход открывается нам, В час, когда небосвод ласков к верным сынам, Выше Кеева стяга, прельщавшие око, Волны синей парчи укрепил он высоко. Пятьдесят было в древке аришей; оно Из сосны было стругано?: сотворено. И дракон был на стяге сапфировом вышит, И казалось взиравшим: он пламенем пышет. Выше — черные кисти, как грозную тьму, Опускали по древку свою бахрому. За фарсанги могли видеть все без усилья: Черный реет орел, вскинув яркие крылья. Вел войска полыхавший в отваге дракон. Пред войсками вздымался на стяге дракон. Клубы пыли сей смуты весь мир затемнили. Что принудило к распре? Лишь пригоршня пыли! Но на землю — на серую кошку — права Не возьмешь ни по-волчьи, ни с храбростью льва. Мир — неверная снедь: есть в ней сладость, но рядом Вкусишь печени горечь, столь схожую с ядом. Свод простерт над землей, нам погибель суля. Небосвод — чаша с кровью, а с прахом — земля. Гибель шлют они всем, тело смертное руша, Ведь на них запеклась даже кровь Сиавуша. Коль земля все, что скрыла, явила бы вновь,— Все просторы земли затопила бы кровь. Ты — беспомощен; области смертные — строги: В их предел для помощника нету дороги. Но коль помощь не внидет в сей замкнутый край, Что напрасно взывать? Примирись. Не взывай. Сделай угол свой крепостью. Помощь другая Лишь в молчанье. Молчи, сам себе помогая.

БОИ ДАРИЯ С ИСКАНДЕРОМ ПРИ МОСУЛЕ

Подойди, виночерпий! Вино ты подашь И отмеришь сегодня мне несколько чаш! Я возжаждал вина наилучшего, чтобы Хоть на час избежать этой жалкой трущобы.

* * *

И лазурный, над нами крутящийся свод, И небесных светил предназначенный ход, — Не пустая игра. Сей завесы узоры Не затем, чтобы тешить беспечные взоры. В ней с премудрым значением каждая нить, Но откуда они, — кто б помог разъяснить? Как нам ведать, на что вскинем завтра мы веки? Кто от наших очей удалится навеки? Кто на кладбище из дому будет снесен? Кто увидит, что светлый сбывается сон?

* * *

О добре и о зле повествующий снова О великих царях начал мерное слово: Когда принял фагфур день пришедший, а ночь, Взяв динар, жемчуга свои бросила прочь, — Оба войска сошлись и, как два полукруга, Словно Кафский хребет, встали друг против друга. И железных шипов на ристалище зла Разбросали для конных врагов без числа. Крик начальников слышался. Передовые Продвигались ряды. Все сердца боевые Позабыли покой. Так столпились войска. Что у сжатых бойцов затрещали бока. И примолкли два войска, отряды построя Не пустив еще в бой ни единого строя, — Верно, думали все: будет мир заключен. И мечи не покинут спокойных ножон. Но кичливы и молоды недруги были. Пламень с влагой сошлись и о мире забыли. Был нарушен покой, и возникла беда, И жестокому бою пришла череда: Устремляясь на зла огневую дорогу, Не стремились цари к миролюбья порогу. Барабаны забили. Литавры в уста Стало небо лобзать. И небес высота Звоном сотен зеркал огласилась; в их звоне Свирепел каждый слон, несший их на попоне. С воплем тем, что вздымал тюркский воющий най, Вопли тюркских бойцов огласили весь край. Стали рыканьем львов пробужденные трубы, Зовы звонких рогов в мозг вонзались, как зубы. Непрестанно свистел звук змеистых плетей, Возлетавший в пределы небесных полей. Кто слыхал о неистовстве столь же великом? Горячили друг друга все воины криком. Будто рушились горы, и сам Исрафил, Страшный суд возвещая, в трубу затрубил. Пыль объяла весь воздух. Весь мир в этой буре, Потеряв повода, позабыл о лазури. Чепраки и шеломы окутывал прах. Высь была на земле, а земля в небесах. Мгла над смертными стонами руки простерла, И арканы сжимали хрипящие горла. Подымал испаренья дыхания жар. От мечей, как от молний, рождался пожар. Так чихали мечи от крутящейся пыли, Что несчастные души над полем поплыли. Полководец иранский поставил с утра Все войска в должный строй. Начиналась игра. И о правом крыле он подумал: урона Не могла понести эта лапа дракона. Вслед за этим он левое создал крыло. Словно море железа в порядок пришло. Так стремился он к мощному их единенью, Что свет солнца не справился с плотною тенью. Сердцевины рядов. Всех спасла бы она В миг смятенья, булатная эта стена. Но и царь Искендер, словно воск уминая, Создал пальму из войск. Он от края до края Подготовил свои подкрепленья. Потом, Дав мечи и кольчуги просившим о том, Роздал шлемы бойцам, — так вот щедрые грозы Льют сверкающий деждь на румяные розы. Все ряды его войск были, словно скала. Середина рядов неприступна была. Мерный строй всех бойцов увидав, не дивитесь Что в рядах не один жаждал подвига витязь. И внезапная смерть черный взвихрила прах, И у светлых небес свет померкнул в очах. Всюду кровь потекла, — где ей сыщется мера! Запылала земля, словно красная сера. Из засад крепких луков, и гибель и стоны Породив, друг за другом летели драконы. Вился в кольцах аркан, словно алчный дракон, Пожирать вражий клад стал с поспешностью он. Так свирепо рычали слоны боевые, Что все львы пригибали от ужаса выи. И бойцы поднимать не жалели чела: Меч над каждым сверкал, полон гнева и зла. Состраданье пропало. Тут ждал бы удара Даже сын от отца. Битва сделалась яра. И от мира далек был спасенья шатер, И по древкам знамен плыл кровавый узор. Столько стрел прорвалось сквозь пробитые брони Что горячих стрелков покраснели ладони. Так огнем ратоборства весь край был покрыт, Что взлетали огни из-под конских копыт. Посреди своих войск, в этом яром пожаре, Черным львом всем казался озлобленный Дарий. В жажде недруга стиснуть и к праху пригнуть Он расправил свою многомощную грудь. Там, где руку вздымал он в свирепом запале, Сотни вражьих голов возле ног его пали. Налетев на врага, — он лишал его сил, Ударяя, — он голову вражью сносил. И покрыл всю окрестность в бою своем страстном Он атласом румийским разодранным, красным. Но и царь Искендер, не жалея себя, Начал страшный свой суд, нападавших рубя. Тотчас руки в сраженье пустил он умело, И в руках у него два меча заблестело. И мечам, чьи лучи так сверкали в пыли, Отказать в своей жизни враги не могли. Если в череп слона бил он жалом кинжала, Миг — и туша слона черным прахом лежала. Если б в реку он бросил свой пламенный гнев, То зажег бы и реку палящий посев. В гневе был он, что лев, разъяренный в погоне, И от этого льва мчались в ужасе кони. И смутившийся Дарий услышал слова: «Наши львы устрашились румийского льва. Да минует его, о владыка, пощада! Даже нашим слонам с ним бы не было слада. Прикажи всему войску — скорее, скорей! — На царя Искендера направить коней!» Тотчас Дарий велел, с мощным недругом споря, Устремиться войскам, словно бурное море, Всею силой, всем прошлым боям не в пример, К тем рядам, пред которыми сам Искендер. В битву мигом иранцев помчались отряды. Каждый скачущий всадник, не зная пощады. Крепко в обе руки взял сверкающий меч, Чтобы встречному недругу шею рассечь. Искендер, увидав страшный натиск и зная, Что грозит ему смертью напасть эта злая, Дал приказ, чтоб немедленно ринулись в бой Все войска, чтоб отряды ценою любой Путь врагу пресекли, чтоб властитель Ирана Вмиг постиг: в его сердце смертельная рана. И, сомкнувшись, все воины, как саранча, В мире подняли бой, мир в сраженье топча Вновь посыпались дроты. Мечи заблестели. Муравью между стрелами не было щели: Словно пчелы гилянские, тысячью жал Рой неистовых стрел черный прах поражал. К Искендеру враги все теснились упорней, Но стоял он, как ствол, чьи незыблемы корни. Некий мощный иранец, свой выпрямив стан, Налетел на царя, словно сам Ариман. Молодой кипарис покачнулся. Ударом Потрясен был он быстрым: соперником ярым Был разрублен кафтан и кольчуга была Прорвана. Так булат ощутила скала. Уцелела рука повелителя света, Хоть была она все же булатом задета, — И хоть раны глубокой избег он едва, Но была у врага снесена голова. Искендер устрашен был врагом этим смелым И победу свою счел он тягостным делом. И в нежданном смущении он захотел Дать груди своей отдых от вражеских стрел. Но, на счастье свое в неизменной надежде, Вновь стоять он решил так же твердо, как прежде. И узрев свой победный, сверкающий стяг И постигнув: падет им настигнутый враг, — Вновь сверкнул он мечами своими, и снова Его мощная грудь к новой схватке готова. И бойцы проливали без устали кровь, Никли наземь, вставали и падали вновь. Утомленных румийцев тесня понемному, Им повсюду иранцы закрыли дорогу, — И когда меж румийцев послышался стон, Смертный час захотел взять их тотчас в полон. Но румийцы, внезапно воспрянувши снова, Отразили напор, их сжимавший сурово, И вкруг яркого стяга сомкнули свой круг, И не стал он добычею вражеских рук. Зиндж каменья собрал, чтоб венец сделать новый, А фагфур бросил трон свой из кости слоновой. И, себя украшая, лазурная мгла Вместо зеркала в небо луну подняла. Все бойцы возвратились к стоянкам устало, Прекратили вражду. Время дремы настало. Смыли кровь с жарких тел. Пыль омыли с лица. Но покоем неполным дышали сердца. Не промедлят созвездья на своде высоком. День взойдет. Что назавтра задумано роком?

* * *

Засверкал апельсин, будто из-за угла Продавец его поднял. Растаяла мгла. Все войска поднялись. Их ряды заблистали. Львы опять на охоту готовиться стали. И мечом, и копьем, и тугой тетивой Мир явил много силы своей боевой. Всюду стон поднялся. Повод выпал у многих. Из стремян выскользали наездников ноги. Были два полководца у Дария. Жив Был в них жар услуженья, но был он и лжив. Эти двое измучились гнетом царевым, — Он не раз оскорблял их несдержанным словом. И взалкали они его крови, свой гнев Утолить пожелали, его одолев. К Искендеру явясь, злому замыслу рады, У румийца они попросили пощады: «Мы у Дария служим, встречаемся с ним, Он доступнее нам, чем вельможам иным. Всех он жалит неправдою и поношеньем. И вонзить в него меч стало нашим решеньем. Мы намерены завтра пролить его кровь, Чтоб великий Иран сделать праведным вновь. Продержись этот вечер на этом же месте, Завтра враг твой падет, он узнает о мести. Водрузит он свой стяг, но не сможет пресечь Он удара. Готов наш отточенный меч. А за помощь великую, — слуг своих верных Наградишь ты ключом от сокровищ безмерных. Мы богатства хотим. Нам богатства вручишь. Золотое деянье ты златом почтишь». Обещал Искендер их исполнить желанье; Руку дал он предателям в знак обещанья, Хоть не верил им царь, — как же статься могло, Что проникло в их ум столь ужасное зло! Но ведь каждый любое предпринял бы дело, Лишь бы только несчастье врагов одолело. Правосудием стала расправа, — и царь Вспомнил мудрость пословицы, сложенной встарь: «Зайца в каждом краю — это ведает всякий — Только этого края поймают собаки». И когда молвил тот, чей рассудок велик, Тем, в чьем разуме умысел черный возник, Что вручит он им ключ от сокровищ, что может Их порыв оценить, что их делу поможет, — И для низких ничем стали верности дни, И к убийству готовиться стали они. В час, когда жаркий лал взял безвестный грабитель И желали дознаться, кто сей похититель, — Заподозрив луну и узрев ее свет, Все сказали: «Все ясно, сомнения нет». Два враждебные войска, уставши от боя, И в тиши распоясавшись, ждали покоя. Но уж много неробких во мгле голубой Начинали назавтра готовиться в бой.

1 2 3 4 5 6

Комментарии: