Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16)
Шрифт:
Мать и дочь ни о чем не говорили больше; чтобы скоротать время, они читали. И только когда подходил срок нового прихода того же катера из Ялты, Таня сказала, поглядев в окно:
– Я все-таки пройдусь посмотрю, мама: может быть, он как раз уезжает с этим катером?
– Хорошо... Хорошо, поди, - нетвердо сказала мать.
– Впрочем, и я могу пойти с тобой...
– Зачем?.. Да нет же, именно тебе-то и нельзя уходить!
– испугалась Таня.
– Тебе нужно быть дома. Знаешь почему?
– Ну да, конечно... Он может как раз прийти вечером... Кто же приходит среди дня, в такую жару?.. А вечером...
– Вот то-то и есть! Ничего, я и одна дорогу знаю... И вдруг - ты представь, - вдруг я его приведу, а? Вот будет ловко!
Однако Таня вышла опять на ту же набережную, не надеясь уж встретить Даутова. Даже и мимо автомобильных контор она прошла не справляясь, потому что как-то неловко было справляться снова все о человеке в полосатой рубахе и с бритой головой, когда человек этот мог переменить рубаху на белую, а на бритую голову до ушей надвинуть кепку.
Теперь, когда солнце подходило уж к той горной каменной круглой верхушке, за которую оно имело привычку прятаться летом, народу на набережной было куда больше, чем днем, теперь гораздо легче было пропустить Даутова, и Таня шла медленно, глядела очень напряженно.
Опять встретились газетчик Вайсбейн и плотник Матвей Гаврилыч, поспешно буравящий толпу, в фартуке, но уж без фуганка, - должно быть, оставил инструменты на работе. Опять мелькнул длинный седоголовый человек с багровым носом. Отметили глаза и еще кое-кого из тех, кого видели днем, но вся толпа в целом была молодая и суетливая, как только что выпущенные школьники и школьницы; лица, пригретые солнцем, красные, с шелушащимися носами, однако неуловимые.
Опять, как днем, Таня стояла у железною парапета на пристани, бегло ощупывая всех глазами. Когда пристал катер и начали выходить пассажиры, мелькнула ярко надежда именно среди них увидеть Даутова, но не увидела, и потом - сказалась ли в этом дневная усталость, или просто досада на неудачу - стало как-то совсем безразлично вдруг, здесь ли еще Даутов, уехал ли. Вышла на самый крайний конец пристани, когда отчалил уже катер, и ненужно следила, какой пенистый на море круг делает он винтом, как до отказа набит он людьми, занявшими все скамейки под белым тентом и стоящими во всех проходах. Там была - Таня знала это - буфетчица, молодая полная женщина с черненькими усиками и бородкой, которая имела обыкновение, когда отходил пароход, подбочась стоять у борта и вызывающе глядеть на пристань. Таня поискала ее глазами и нашла, - она была в голубом, как всегда, и подперлась, как всегда же, левой голой рукою.
Такое постоянство привычек буфетчицы очень понравилось Тане. Хоть и с бородкой, она нисколько не смущалась этим, не пряталась, как Даутов. Тане захотелось даже поступить к ней в помощницы недели на две, поездить вволю по такому великолепному морю, которое теперь кое-где полосами начинало уж золотеть слегка, а через какие-нибудь полчаса станет все сплошь палевым и только ближе к горизонту голубоватым, а небо за горизонтом станет насыщенно-розовым, точно огромнейший изумленный глаз в красноватом, поднятом высоко веке.
Таня глядела вслед уходившему стройному двухмачтовому катеру забывчиво долго, а когда обернулась наконец, всего шагах в двух от себя увидела того, кого целый день искала: Даутов стоял и глядел в бинокль на стаю чаек, качавшуюся на оставленной катером волне. Он был в той же, как и утром, полосатой рубахе, забранной в белые брюки, брито-синеголовый, в коричневых ботинках, утром начищенных здешним мальчишкой у кооперативной лавки.
Изумленная своей удачей, она сказала шепотом:
– Даутов!
Он тут же опустил бинокль и поглядел на нее, моргая.
– Почему вы меня знаете?
– спросил он, почему-то тоже вполголоса.
– Знаю!
– ответила она очень таинственно и прикачнула головой.
Лицо ее было теперь до того радостно, что он слегка улыбнулся и протянул ей тугую руку со словами:
– Знаете так знаете... И очень хорошо, что знаете...
Руке Тани сразу стало покойно и удобно в его руке.
– А я вас искала, искала, искала!.. Я целый день вас везде искала - где вы были?
– радостно и все же не желая повышать голоса, почти по-детски лепетала Таня.
– Вы, должно быть, купались?
– Купался... Конечно, купался... Потом так лежал на пляже...
– Ну вот... Поэтому я вас и не могла найти... Я проходила там, только разглядеть не могла... Должно быть, вы плавали как раз в это время... Вы плавали?
– Конечно, плавал.
– Далеко?
– Порядочно... Я вообще неплохой пловец.
– Ну вот... Значит, это вы и плыли дальше всех!
Он видел на ее лице ту редкостную преображающую радость, которую он вызвал, и разглядывал это новое для него лицо с некоторым опасением, что вот вдруг потухнет эта радость. Однако он спросил улыбаясь:
– Это ведь вы мне сказали, что у меня на лице татуировка?
– А вы мне зачем сказали, что я глаза пялю?
– густо покраснела она.
– Ну хорошо, мир!
– развеселился он и пожал ей руку.
– Хотите поглядеть в бинокль на чаек?
– вдруг предложил он.
– Зачем?
– удивилась она.
– Чайки?.. Я их и без бинокля отлично вижу...
– Вы в каком доме отдыха?
– спросил он.
– Ни в каком... Я не приезжая... И я всегда вижу чаек в море... и бакланов.
– Вот как!.. Счастливица!.. Ну, хорошо, а откуда же вы меня знаете? Скажите, где мы с вами встречались?
– Вспомните сами, - таинственно и лукаво сказала Таня.
– Вы должны это вспомнить сами, я не скажу.
– Гм... Какая чудачка!..
Но Таня видела, что ему приятно стоять здесь, на пристани, с такою, как она, чудачкой и держать, не выпуская, в своей широкой руке ее маленькую руку.
– Пойдемте отсюда, а дорогой вы будете вспоминать, - сказала она уже повелительно немного, - и вы, наконец, вспомните.
Ей немного досадно было, что сам он еще не припомнил ее; пусть она была и слишком маленькой девочкой двенадцать лет назад, но он мог бы как-нибудь мгновенно догадаться, что это именно она, Таня.