Искатель, 1961 №2
Шрифт:
Из группы австралийца Кева сдали только несколько человек. Лучше всех как раз те, что вызубрили материал до буковки. Были и такие, которые думали сами. Тогда автомат бренчал, мигал огнями, запаздывал, словно раздумывая над чем-то, и, наконец, с трудом подавал результат, не всегда положительный. Пат утверждал, что при очень сложных ответах у него возникают трудности с расшифровкой.
— Старайтесь мыслить просто, как можно доступней, словно объясняете проблему, скажем, поэту, который не знает даже математического анализа, — говорил он.
— Да, но поэт все же может не понять…
— Конечно.
Я на всякий случай решил пока ничего не отвечать цереброскопу, а подождать осенней сессии.
Так же думал и Тор. Мы жили втроем в солнечной комнате на двенадцатом этаже небоскреба. Окна наши выходили на озеро. Там в порывах ветра двигались на фоне зеленых взгорий паруса.
Ван, последний из нашей тройки, утверждал, что эта картина мешает ему мыслить, и включал поле, распыляющее свет в окнах, отчего казалось, будто вдруг наплывало белое облако и окутывало наш небоскреб.
Ван действительно думал, интенсивно. Ведь именно он изобрел способ гашения волн ассистентов во время испытаний и передачу от их имени более лестных отзывов о нас в суммирующие автоматы. Это Ван так удачно замкнул контрольный автомат во время экзаменов, что, прежде чем машина после многочисленных ошибок дала, наконец, правильный ответ, мы уже двукратно проверили его нашими карманными автоматами.
Когда вечером, разогретый солнцем, я вернулся в комнату, Тор изводил мнемотрон однообразными вопросами: «Любит?», «Не любит?» Мнемотрон был явно перегружен, зажигался красный свет тревоги, что, впрочем, ни в коей мере не беспокоило Тора. Ван лежал на кровати, закрыв глаза и подложив руки под голову. Окна комнаты туманно белели.
Я как раз хотел просмотреть последние сообщения в видеотрон, когда Ван вдруг сорвался с кровати.
— Есть! Нашел!..
Я взглянул на него, а Тор после минутного колебания выключил мнемотрон.
— Вопрос первый, — голос Вана звучал торжественно, — сдадите ли вы экзамены у Пата?
— Нет — ответил я.
— Пожалуй, нет, — повторил Тор.
— По нулю обоим, — отметил Ван в стиле цереброскопа. — В том-то и дело, что сдадите.
Тор пожал плечами. Хотел о чем-то спросить Вана, но тот не дал сказать ему ни слова.
— Вопрос второй: как долго вам придется зубрить?
— Минимум две недели, — через минуту ответил Тор.
Я кивнул.
— Опять ноль. Ни секунды.
— Чудесно! Но как…
— Подожди. Вопрос третий: как вы назвали бы человека, сказавшего вам, как это сделать?
— Гением!
— Защитником угнетенных!
— Единица, — отметил Ван. — Этот человек — я. Присвоенные мне титулы напишите печатными буквами и повесьте над моей кроватью. Так вот, идея настолько проста, что даже удивительно, как никто не додумался до этого раньше. С — чем сравнивает цереброскоп полученные от нас ответы? С сообщениями, идущими от мнемотронов. Стало быть, достаточно подключиться к мнемотрону, собрать информацию и послать ее на передающее приспособление с силой токов нашего мозга. Если сам в это время не будешь ни о чем думать, ответ будет на сто процентов правильным. Ну как?
— Мысль прекрасная, но для ее реализации необходимо знать устройство цереброскопа. А как ты узнаешь?
— Я подумал об этом. Устройство автомата мы узнаем во время дежурства Макса.
— Но он не позволяет даже приблизиться к машине. Попробуем лучше во время дежурства другого ассистента.
— Не торопись. Ты, Тор, пойдешь к нему со своими древними бумажками, почтовыми марками, — так, кажется, они называются. Можешь ему даже предложить несколько штук. Макс за них душу отдаст.
— Ну ладно, но…
— Никаких «но». Для общей пользы тебе придется урезать свою странную любовь к намазанным клеем бумажкам.
Это ставило крест на дальнейшей дискуссии. К Максу мы пошли на следующий день.
— Вы не видели цереброскопа? Не унывайте, еще увидите, — скрипуче рассмеялся он.
— Видели. Ничего особенного, — начал Ван.
— Ну, ну, — засмеялся Макс, на этот раз уж совсем неизвестно чему.
Ободренный столь удачно развивающейся беседой, Ван приступил к существу дела.
— Коллега, — он указал на Тора, — только что получил из Европы несколько марок, но не сумел определить, к какому периоду они относятся.
— Да?.. Покажите-ка…
Я впервые увидел на лице Макса что-то вроде возбуждения.
Тор, с трудом передвигая ноги, подошел к Максу. Потом решился и протянул ему альбом. Макс схватил его, открыл.
— О, чудесные марки, прекрасные марки! — Слово «марки» он произносил с особенной любовью. — Например, эта. Искусство, а? — обратился он к нам.
— Конечно! — воскликнули мы в два голоса.
Тор, пришибленный, молчал.
— Исключительная работа древних мастеров! — продолжал Макс свой монолог. Он был уже на третьей странице. Мы оставили ассистента склонившимся над треугольниками с грибами и подошли с Ваном к цереброскопу. Вход в кабину был приоткрыт. Я просунул голову внутрь. Кресло, шлем, какие-то переключатели, клавиши, контрольные лампочки…
— Тут где-то должна быть схема… — шептал Ван, пытаясь заглянуть под сиденье. — Какая-то таблица с гнездами. Есть! — он откинул спинку сиденья, под которой фосфоресцировала схема.
Мы молча всмотрелись в нее.
— Здесь, — ткнул я пальцем в схему, — надо было бы подключить провод.
— Согласен. Но где это может быть в кабине?
— Черт его знает! Хотя смотри! Вот центральный делитель импульсов. Подключение должно быть сразу за ним.
— В таком случае подключимся, пожалуй, тут, — Ван коснулся щита со множеством гнезд.
Предположение оказалось правильным. Через несколько минут мы знали все.
— Запомни! Второе гнездо третий ряд и третье гнездо пятый ряд. Только не перепутай.
— Второе гнездо третий ряд и третье гнездо пятый ряд, — повторил я.
Мы незаметно выскользнули из кабины. Треугольнички уже сменили хозяина, и Макс как раз убеждал Тора в несомненно большей ценности ромбов, которые Тор получал взамен.
— А может быть, мы все-таки осмотрим цереброскоп? — неожиданно спросил Ван.