Искатель, 1961 №5
Шрифт:
— Не знаю.
Начальник губернского жандармского управления полковник фон Лотт приказал учредить за Войничем строгий полицейский надзор. После этого происшествия трудно было думать об активной деятельности. Молодой, по природе своей очень энергичный, Войнич тяжело переживал это вынужденное безделье. Должно быть, тогда и появилась мысль о побеге.
Со всех сторон село обступала дремучая, непроходимая тайга, высокие отроги Хамар-Дабана. Словно сама природа взялась надежно сторожить ссыльных революционеров. Вот если бы, например, оказаться в Иркутске, тогда другое дело. Там можно было
Но как попасть в Иркутск? От других ссыльных Михаил уже знал, что всякие прошения об изменении места ссылки, как правило, «остаются без последствий».
Однажды он разговорился на эту тему с местным заседателем (административное лицо, осуществлявшее, в частности, наблюдение за ссыльными).
— Вот если бы медведь подрал, — говорил тот, — так тогда, пожалуй, разрешили бы отвезти вас в Иркутск, в больницу.
«Если бы медведь подрал… А что, если?..»
Родился смелый план. 24 января 1889 года Михаил Войнич выстрелом из револьвера прострелил себе грудь. Медик, он хорошо знал анатомию. Рана была легкая, неопасная, но она давала ему право требовать отправки в иркутскую больницу.
Разрешение было получено. 30 марта генерал-губернатору доносили, что Войнич «отправлен в Кузнецкую гражданскую больницу на излечение, но там принят не был, так как старший врач Асташевский отозвался, что Войнич одержим бронхитом и повышенной возбудимостью нервной системы, от какового состояния он может быть лечим как приходящий больной, что же касается раны, нанесенной им себе из револьвера, то она зажила, и лечение уже не требуется. Вследствие этого Войнич временно помещен на квартире в гостинице Деко, и за ним учрежден строгий полицейский надзор».
В Иркутске Войнич устанавливает связь с колонией политических ссыльных. Там существовала подпольная организация, помогавшая устраивать побеги. Она взялась и за подготовку побега Михаила. Но, чтобы этот побег удался, Войничу нужно было во что бы то ни стало на несколько месяцев задержаться в Иркутске и усыпить бдительность жандармов.
В конце концов и то и другое удалось.
Михаил Войнич получил разрешение на работу в одной из аптек города. Проезжавший в это время через Иркутск И. И. Попов в своей книге «Минувшее и пережитое» вспоминал: «…я познакомился с провизором Войничем, служившим в аптеке. Он спал и видел, как бы бежать из ссылки в Англию…»
Войнич разыгрывает из себя человека, страшно обеспокоенного состоянием своего здоровья. Он засыпает губернатора всевозможными заявлениями и прошениями. Правда, все они остаются «без последствий», но, как видно, губернатору изрядно надоел беспокойный ссыльный. И когда тот представил свидетельство доктора медицины Жаботинского о необходимости его, Михаила Войнича, пребывания в течение летних месяцев вне города для излечения от болезни, то это ходатайство было удовлетворено. 22 июня 1890 года Михаил Войнич выбыл из Иркутска якобы в Балаганск. На самом деле он уже мчался в это время на лошадях в другую сторону.
Побег был обнаружен не сразу. Хотя Войнич официально выехал из Иркутска 22 июня, но балаганскому исправнику послали сообщение об этом только 4 июля. Через 9 дней последний донес, что Войнич на место еще не прибыл. Лишь 20 июля
Немедленно были объявлены розыски. Жандармы размножили фотографию, во все концы разослали депеши с приметами Войнича. Вот портрет Войнича в описании жандармов: «лета — 25, росту — 2 ар. 6/8 вер.; волосы на голове, бровях, усах и бороде темные, глаза серые; нос обыкновенный, лицо продолговатое, лоб высокий, носит очки. Особых примет нет».
Но Михаил Войнич был уже далеко…
В беседе с Е. А. Таратута Этель Лилиан Войнич вспоминала:
«Бежав из Сибири в 1890 году, он, наконец, достиг Гамбурга, не имея никаких средств. В это время между Германией и царским правительством был договор о выдаче преступников. Поэтому Войнич скрывался в доках, прячась в штабелях досок. Питался он лишь скудными крохами, которые ему удавалось достать, ожидая, пока одно небольшое судно, груженное фруктами, будет готово отплыть в Лондон. Продав все, что у него еще оставалось, включая жилет и очки, он едва набрал денег, чтобы оплатить билет третьего класса, купить селедку и немного хлеба.
После долгого и бурного плавания, во время которого судно было отнесено к скандинавскому берегу и потеряло свой груз, он, наконец, прибыл в лондонские доки без копейки денег, кишащий паразитами, полуодетый, голодный.
Это было вечером 5 октября 1890 года.
Не зная английского языка, он шел по Торговой улице, протягивая прохожим клочок бумаги с единственным лондонским адресом, который у него был, — адресом Степняка. Наконец к нему подошел студент-еврей, который подрабатывал на табачной фабрике в трущобе, где ютились иностранцы, неподалеку от доков, и спросил по-русски: «Вы имеете вид политического. Вы из Сибири?»
Этот студент и проводил его к дому Степняка.
Как раз в этот вечер Степняк ожидал другого эмигранта, и его жена, сестра жены, я и, кажется, Феликс Волховский — все были там, когда прибыл незнакомец из доков.
— Вот еще один! — сказал Степняк, объясняя нам, что это не тот эмигрант, которого мы ждали.
Позднее, вечером, когда Войнич помылся и переоделся в чистое чужое и нескладно сидевшее на нем платье, он обернулся ко мне и спросил по-русски:
— Не мог ли я видеть вас раньше? Вы не были в Варшаве на пасху в 1887 году?
— Да, — ответила я. — Я направлялась в Петербург.
— Вы стояли в сквере и глядели на цитадель?
Когда я снова ответила «да», он сказал мне, что был узником этой самой цитадели и в тот день он оттуда видел меня…»
Такова трудная, но интересная судьба революционера Михаила Войнича, человека, которого полюбила и с кем связала свою жизнь девушка Лили Буль, в будущем писательница Этель Лилиан Войнич.