Искатель, 2013 №2
Шрифт:
— Придется подняться на чердак… — виновато разводя руками, сказал Ганин.
— Ничего другого я здесь и не ожидал, — хмыкнул Никитский и полез по скрипучей лестнице.
— Опа-а-а-а! Вот это новость!!! — удивленно и радостно воскликнул Никитский, только что забравшийся на самый верх.
— Что? Что там, Валерий Николаевич? — Ганин, поднявшись, по крутой лестнице, увидел, как Никитский с нескрываемым восхищением смотрит на портрет «Мечты поэта».
— Фантастика, просто фантастика… — сладострастно причмокнул губами Никитский. — И где ты такую кралю откопал, Ганин? Просто конфетка…
Ганину стало как-то не по себе — эти сладострастные взгляды, причмокивания… он подумал, что, наверное, то же самое должен чувствовать отец, когда случайно застает свою взрослую дочь в объятиях какого-то незнакомца. Ганин робко
— Сколько ты запросишь за этот портрет? 20, 30,40, 50? — с каким-то возбужденным придыханием спросил Ганина Никитский, не отрывая взгляда от девушки и раздевая ее глазами.
— Я… я… я… вообще-то я не рассчитывал ее продавать, да и выставлять тоже. Это моя фантазия, моя мечта…
— Твоя фантазия теперь тебе принесет нормальные деньги! Давай, плачу двадцать — и мы в расчете! Тебе как раз и на дом нормальный хватит, и на машину, и на прочее барахло.
Ганин только разевал рот, как рыба, выброшенная на берег, и ничего возразить не мог…
— Ну, пока все, мне пора! Остальное посмотрю в следующий раз. Думаю, если выставка пройдет успешно, все твои картины раскупят на «ура» и твой чердак опустеет. — Никитский решительно схватился за раму и… Но портрет поднять не смог! Картина была довольно большая, в натуральную величину, но и Никитский имел атлетическое телосложение и кулаки чуть ли не с половину головы Ганина! — раньше он, насколько помнил Ганин, профессионально занимался боксом, тяжелой атлетикой, а в молодости воевал в Афганистане… — Что за черт, Ганин?! Он что у тебя — приклеенный!? — сконфузился Никитский, и в его обычно холодных, бесстрастных, «волчьих» глазах появилось чувство недоумения и гнева. Он был не из тех, кому кто-то или что-то отказывает!
— Сейчас, сейчас, — затараторил Ганин, — сейчас, Валерий Николаевич! Позвольте мне, я попробую! Может, вы не так взяли его…
Ганин подошел к портрету, быстрым движением вытер слезу со щеки и так же быстро поцеловал дешевенькую деревянную раму, послав мысленный сигнал «Прости, так надо!», а потом взял картину и… легко поднял ее!
— Фантастика… — прошептал Никитский, пропуская Ганина с картиной вперед.
…Уже в комнате Никитский, не откладывая дела в долгий ящик, выписал Ганину чек на двадцать миллионов рублей, а Ганин тем временем чуть не плача упаковывал картину в бумагу, которая у него хранилась в шкафу как раз для таких случаев. Ему при этом казалось, что он кладет в гроб горячо любимого человека…
«Не плачь!» — вдруг вспыхнула в его сознании, как молния на темном предгрозовом небосводе, мысль. И не успел Ганин удивиться, как тут же полыхнула вторая: «Мы снова будем вместе!» И больше ничего…
— Ну что, Ганин, держи свой первый гонорар, — протянул Никитский Ганину чек и похлопал по плечу. — Дотащи мне ее до машины…
Ганин выволок картину на улицу. Солнце уже почти село. Остались светлыми только кроваво-красные облака на горизонте, а все остальное — и раскинувшие хищно в разные стороны ветви деревья, и крыши соседних домов, и телеграфные столбы — превратилось в темные силуэты на фоне еще светлой полоски на линии горизонта. Ганин залюбовался этим зрелищем, он обожал его и про себя называл «театром теней» — в эти предрассветные или предзакатные минуты весь мир как будто превращался в черные тени, в декорации к какой-то мистической картине, и это возбуждало в Ганине его творческое воображение, мотивировало его писать… В самом деле, что может быть более притягательным для Художника, в самом широком смысле слова, чем запечатлеть эту красоту навечно на холсте, на бумаге… — открыть окно в неведомый мир и, окунувшись в этот мир самому, приобщить к нему других, а может быть, и впустить этот мир — в наш…
— Ну что ты там зазевался, Ганин! — недовольно крикнул Никитский, уже сидя за рулем. — Давай клади картину на заднее сиденье, мне уже пора! Ехать еще минут сорок — не меньше…
Голос Никитского вывел Ганина из эстетического ступора, и он выполнил, не без сожаления, то, что ему говорили.
— Счастливой дороги, Валерий Николаевич! Увидимся, ой, познакомимся на выставке! — грустно улыбнулся Ганин и помахал ему как-то
— Давай, Ганин, до завтра! — ответил Никитский, бросая окурок сигары в лужу и с трудом выруливая из непроходимой грязи. — Кстати, Ганин, ВСПОМНИЛ! Твоя девочка с портрета мне очень и очень кого-то напоминает, но кого — хоть убей, не помню!
— Правда? — удивился Ганин. — Хотел бы я ее встретить на самом деле, если она жива еще…
— Я отдам эту твою картину на выставку с надписью «Не продается». Авось, найдется твоя девица! — хохотнул Никитский. — Только я бы хотел познакомиться с ней пораньше…
Лицо Ганина исказила гримаса, но зеркальное окно водителя «мерса» уже с мягким жужжанием закрылось, и машина, выехав на ровное место, резко газанула и скрылась в полумраке…
Никитский приехал домой гораздо раньше, чем предполагал: дороги были свободны, а потому он, будучи большим любителем риска и быстрой езды, ехал на предельной скорости. Он опустил стекла в машине и с наслаждением выставил правую руку из окна, чувствуя, как упругий прохладный воздух ласкает кожу на его ладони. Скорость создавала легкое ощущение эйфории, иллюзию свободы… и Никитский радостно засмеялся.
Скорость помогла пробудить у него приятные воспоминания, когда он, будучи молодым советским офицером, водил в атаку боевой «Ми-24» на кишлаки моджахедов. Он до сих пор не мог забыть это потрясающее ощущение, когда ведешь боевую машину на полной скорости, ветер свистит в ушах, ничего не слышно от шума винтов, а там, внизу, бегают многочисленные, с виду как игрушечные фигурки людей, едут маленькие, как детские модельки, машинки, а он нажимает гашетку — и яркие светящиеся ракеты летят вниз, и там, на выжженной жарким афганским солнцем желто-бурой земле, как чудовищные цветы, расцветают клубы ярко-оранжевого пламени, в стороны летят куски металла, обгоревших тел и бетона. Маленькие человечки что-то кричат, махают тоненькими ручонками, куда-то бегут, а он выпускает вслед длинные свинцовые очереди из крупнокалиберных пулеметов и смеется, смеется и смеется… «Да уж, — подумал Никитский, — гонка на „мерсе“ не заменит того кайфа, какой был тогда в Афгане! Кто знает, если бы не этот козел, полковник, так бы, может быть, и остался в армии… „Дьявольскую колесницу“ не заменит ни один самый быстрый „мерс“ на свете!»
Капитан Никитский был уволен из армии со скандалом. Однажды он на своей машине буквально стер с лица земли совершенно мирный кишлак, причем тогда, когда там был какой-то базар; погибло огромное количество народу. Это стало известно командиру полка. Дело замяли, тем более что, по слухам, вообще готовился вывод войск из Афганистана и на самом «верху» собирались дать амнистию всем «воинам-интернационалистам», замешанным в «военных преступлениях», но Никитского из армии все-таки уволили… Пришлось искать другую работу. Благо, перестройка была в разгаре, как грибы после дождя, появлялись кооперативы, а вместе с ними и организованная преступность, которой очень нужны были крепкие «афганцы». Никитский быстро нашел там свое место, хотя у него и хватило ума при первой же возможности «отмыть» и «отработанные» там деньги, и свое лицо: дружеские связи с другими «афганцами», занявшими посты в милиции, в госучреждениях, ему в этом очень помогли. Он заработал приличные деньги на торговле сомнительными иномарками, а когда подвернулся момент, вложил вырученные деньги в нефтедобывающую компанию, в которой шла приватизация… Когда Никитский стал уже «новым русским» в малиновом пиджаке и с золотой цепью на шее, долларовым «нефтяным» миллионером, он даже нашел того самого полковника, который его «сдал», — тот потерял обе ноги на войне и еле сводил концы с концами на пенсии. Никитский подарил ему протезы, оплатил операцию, дал денег жене и детям, но даже слов благодарности от него не дождался. Тот исподлобья, из-под кустистых светло-русых бровей посмотрел на бывшего капитана и тихо сказал: «Не откупишься, Никитский, никогда не откупишься… Кровь имеет свойство не отстирываться с одежды вовек». И все, больше ничего не сказал. Но Никитский тогда только покровительственно похлопал бывшего начальника по плечу и велел своему секретарю открыть на его имя валютный счет, чтобы семья сослуживца уже никогда не нуждалась ни в чем. Но на следующий день узнал, что полковник Волков застрелился из наградного оружия…
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
