Искатель. 1961-1991. Выпуск 4
Шрифт:
Что я знал о нем?
Трехлетний мальчик с матерью плывет на пароходе к отцу. Пароход минует пролив Лаперуза, и здесь его останавливает японский военный катер. На всю жизнь осталось воспоминание: жаркое солнце над морем, деревянный настил палубы с бухтами канатов, ящиками, бочками. Люди, сидящие на брезенте… Так проходит день, и никто не знает, что будет с кораблем, с людьми.
Потом — раннее детство в стране сопок, распадков, быстрых ручьев и рек. Вот что я прочел в его записной книжке;
«В серые дни лета, когда не было
Вот запись на последней странице этой же книжки:
«Я и не подозревал, что самое удивительное место на земле — голубая долина, которую я видел каждый день. То была она чашей, в которую сыпались легкие северные дожди, то представала в желтом и зеленоватом свете солнца, опускающегося за оперенные облаками гребни горных лесов, и казалась лишь миражем, маревом, прибежищем теней, то, наконец, в прямых полуденных лучах обретала плоть и жарко искрилась, сверкая лентой реки, нитями ручьев на крутых склонах сопок».
Позднее — трудная юность, учеба, работа, тысячи прочитанных книг, когда он словно ощупью продвигался к своему настоящему призванию.
У него был характер кроманьонца, иначе он не смог бы сделать и сотой доли того, что успел сделать. Это далекие голубые и синие горы, лишь издали кажущиеся неприступными, подарили ему бродячую натуру и стойкость.
…Все дни его жизни описаны в удивительных книжках с пожелтевшими страницами! И потому он для меня остался живым.
Неделю я провалялся в постели: болезнь сковала меня, и врач лишь успокаивал, но не мог ничего поделать. Я вспоминал древние рецепты кроманьонцев: змеиный яд пользовался у них особым почетом. Атланты применяли его с неподражаемым искусством. Я сосредоточивался, представлял себе, как капли яда просачиваются в меня, изгоняя смертельного врага. Имя же этого врага я боялся произносить даже мысленно: иначе, мне казалось, он останется непобедимым. Мне хотелось одолеть его, чтобы дождаться новой встречи с теми, кто путешествует в титановых левитрах от одного звездного острова к другому, как на картине «Корабль с восемнадцатью левитрами в созвездии Центавра».
По ночам мне снились их корабли, сверкающие следы среди россыпей Млечного Пути таяли и манили, и тогда казалось, что тело мое обретает легкость, подвижность, и я могу сам устремиться ввысь и вдаль подобно тающим лучам, пробегающим по небосводу. Увы, утром все оставалось на местах. Тусклая заря подсвечивала стену дома напротив моего окна. Отдернув занавеску, я всматривался в молочно-серую муть. Мне казалось, что это цвет безысходности. Мечта складывала крылья.
Позже, несколько дней спустя, кроманьонский секрет помог мне, и я снова увидел город, основанный потомками атлантов. Только теперь он высоко возносил
Шаламов Михаил
ЭСТАФЕТА
Ковалю было странно, что он все-таки выжил и даже не потерял сознания. Он выбрался из груды тюков и заскрежетал зубами от боли в боку. Сморщившись, он задрал куртку и осторожно потрогал свисающий лоскут кожи. Рана была страшноватая — он зацепился об угол стеллажной полки. Но от этого не умирают. Пошатываясь, Стас подошел к двери. Он очень боялся, что переборку заклинило. Тогда без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. А если с Юханом что-нибудь случилось… Очень «весело» остаться вечным пленником продуктового склада!
Дверь сработала, открыв выход в коридор, залитый спокойным желтоватым светом. Похоже, катастрофа оказалась не такой уж и страшной, раз энергосистема корабля выдюжила. Но все-таки, тряхнуло здорово.
Коваль свернул к жилым каютам. Как там Юхан? У двери каюты штурмана он остановился, много раз безрезультатно нажимал на клавишу замка, ругался и пинал неподатливый рифленый пластик. За переборкой было тихо. Придется идти в рубку за бластером. Стас похлопал себя по нагрудному карману, проверяя, на месте ли фигурная пластинка ключа от оружейного рундука.
Дверь рубки открылась перед ним неохотно. Но все-таки открылась. С одного взгляда было понятно все, что здесь произошло в момент катастрофы. В приборной панели подпространственного передатчика застрял, брошенный сюда мощным толчком, оплавленный корпус робота сопровождения. Робота звали Гастоном. У него был покладистый, но чуть нудноватый характер. Теперь Гастон был просто кучей металлопластового лома, сплавленного в единый монолит с тем, что совсем еще недавно было сложнейшим на корабле и незаменимым прибором. А чуть поодаль, головой в угол, ничком лежал Юхан. Из-под его безвольно распластанного тела растекалось по полу красное пятно.
Коваль перевернул товарища на спину. Жив! Дышит, родимый!
Робот-тележка для внутрикорабельных перевозок появился по первому зову. Стас погрузил на платформу обмякшее тело и погнал тележку к медицинскому отсеку. Робот легко скользил над палубой. Силовое поле мягко держало его в воздухе. «Не растрясет парня, — подумал Коваль, но все-таки ускорил шаги и положил ладонь Юхану под голову. — Только бы успеть!»
Вот бесшумно распахнулась дверь медотсека. Стас остался снаружи. Через минуту безжалостные кибер-медики выгнали оттуда и тележку. Вместе с роботом вырвалось прозрачное, но не менее от этого вонючее, облачко дезинфицирующего амикрозола.