Искатель. 1963. Выпуск №3
Шрифт:
А затем боль возвращает ему тело, боль не дает утерять себя. Он корчится от этой боли и радуется ей: боль — это жизнь, умеет болеть только живое. Болят ознобленные мышцы, суставы, каждому вздоху отвечают сотни иголок, вонзающихся в грудь.
Удивительно, что человек способен столько времени переносить озноб. Его колотит и колотит — должна устать, наконец, и сама дрожь.
Стук дерева о дерево. Неужели лодка? Откуда донесся звук?
Туман лишает слуховой ориентировки. Скрип будто донесся со всех сторон одновременно —
Шлюпка описывает широкий круг. Тишина. Никого.
Теперь слышно мелодичное позвякиванье. Похоже на судовой телеграф.
Как будто впереди волны разбиваются о массивное металлическое тело — хлюп-хлюп. Вдруг вспышка во тьме — это, несомненно, электрическая вспышка, такая пронзительная и яркая.
Вот уже несколько огней впереди — обычная иллюминация судна, стоящего на якоре. Топовые огни. Скорей греби!
Всем телом подается вперед. Но сейнер не приближается.
Корабль уходит.
Снялся с якоря в последний момент и уходит в туман.
Огни погасли. Все сразу. Словно туман опустился, как шторка, и закрыл их. А почему же он не слышал работы двигателя? Сейнер ушел беззвучно, как парусник.
Ночь, ночь, ночь! Если бы прорезать темноту светом, выпутаться из вязкой дегтярно-темной массы! Будь у него патроны, он стрелял бы в ночь, стрелял, чтобы вновь почувствовать свою силу, заявить о себе, услышать грохот выстрелов…
Он пьет воду — три глотка. Горечь, тошнота.
Память словно волшебный фонарь-проектор, кто-то вставляет один за другим снимки в камеру. Аэродром. Клуб. Ребята собрались в «шаробойке», ходят вокруг большого стола, чистят мелом кии. Стучат шары, падая в лузы. Смех…
Судороги сводят спину, не дают грести. Открытый нож Иван держит на коленях — если судорога не отпустит, надо колоть тело.
Ночь нескончаема. И в ней один за другим появляются и беззвучно исчезают корабли…
Диспетчерская порта. На столе карта, испещренная линиями поисковых маршрутов.
Валерий Александрович Защелкин склонился над картой, он переставляет картонные силуэтики поисковых судов.
Техник-капитан Юмашев спит тем чутким, настороженным сном, которым спят сиделки в больничных палатах, охотники, ожидающие зорьки, солдаты в окопах. Просыпается он будто от толчка: время выходить на связь.
Писк, треск рации.
— С «Макаровца» докладывают. У Белого острова встретили охотников, они слышали вчера взрыв. Может, самолет?
— Хорошо. Проверим.
К Защелкину подходит Юмашев. Лампочка без абажура резко обозначает на лицах тени усталости. Вторая ночь дежурства.
Сообщения с поисковых судов приходят каждый
И вдруг радио доносит взволнованный голос:
— На острове Среднем потушен маяк. Стекла разбиты, в маяке стреляные гильзы…
— Это Куницын! — кричит Юмашев. — А записки, записки нет?
— На маяке надпись — стертая, не разобрать ничего.
— Ну что вы на это скажете? — спрашивает Юмашев Защелкина.
— Огонь ему нужен был. Вот в чем дело.
— Ах ты черт! — Юмашев бьет по столу кулаком. — Значит, ранец утонул вместе с парашютом. Остался Иван без ракет, без спичек. А мы ждали сигнала!
Волны резче бьют в борта лодки, она уже не мягко поднимается на их спокойных спинах, а переваливается с боку на бок. Ветер — значит исчезнет туман.
Лишь бы только была погода. С рассветом над морем появятся самолеты. Летчики будут всматриваться в темно-зеленую поверхность… Не зря он покинул остров — его ждет чистое утро. Скоро, скоро! Ветер рождается перед рассветом.
Он гребет, наклонившись на один бок. Шлюпка черпает бортом воду. Зато если заснет, то вывалится в воду и проснется. Лучше еще раз окунуться, чем заснуть…
Светло. Туман развеялся. Но ни клочка чистого неба не видят воспаленные глаза. Тучи прижимаются почти к самой воде, из них выпадают сизые клочки, косо тянутся к волнам.
На миг неожиданно открывается окошечко: расходятся облака, и видно голубоватое, мерцающее полотно. Вверху другой мир, светлый, как будто весенний. Окошечко закрывается, и низкая темная туча обдает мокрым снегом. Тучи идут цепями, как атакующие: темная, клочкастая цепь, за ней белая морось, потом опять темная цепь.
Два раза он засыпает — днем он не так боится заснуть, и контроль ослаб. Странно, до сих пор не терял весел — так крепко зажаты они в руках. Оба раза он видел во сне дом.
Иван никак не может вспомнить, какое сегодня число, сколько времени он плывет и когда у сына день рождения. Завтра? Послезавтра?
Сереже четыре года. Родился в Сибири, в поселке у степного аэродрома. Это он помнит.
Вспомнил почему-то номер самолета Костюченко — 76, Кривцова — 84…
А как зовут Кривцова? Забыл…
Снится или нет? Небо гудит над головой — звук мотора странный. Что за машина? Летающая лодка? У них на аэродроме нет летающих лодок. Наверное, ищут соседи.
Через полчаса — треск вертолета. Небо живет…
Его ищут.
И не забывать про ноги. Ноги — вот что нужно сберечь. Руки еще живут. Разбухшие, синие, клешнеобразные, они живут…
Проплыла мимо гага, держа в клюве селедку. Он машинально потянулся за пистолетом. Селедка поблескивала серебряной чешуей, большая и жирная.