Искатель. 1963. Выпуск №3
Шрифт:
Но она знает, всем своим большим сердцем чувствует главное — ее труд не пустой, не зряшный, он тоже нужен, очень нужен…
С треском горят доски. Сырое дерево долго дымит, подогреваясь пламенем, шипит влага, наконец враз вспыхивает высушенная жаром доска. Алые огоньки бродят по углям, ветер выдувает искры, уносит серый пепел…
Костер. Жизнь.
Куницын расстегнул куртку — тепло проникает глубоко, лицо жжет, парит сырая одежда.
Теперь ты будешь знать цену огню. Навсегда запомнишь эти тлеющие угли,
Тело, кажется, оттаивает у огня. Озноб еще не прошел, но он уже не страшен. Пока горит костер, можно жить.
Опираясь на свои костыльки, Иван идет к тому месту, где заметил морошку. Ягоды кислые, мерзлые, холодные. В расщелине неподалеку белая полоса. Будто кто-то бросил обрывок белого полотна. Снег?
Сегодня утро везений. Лежа на скале, Иван радостно черпает слежавшийся подталый снег. Раньше ему казалось, что у снега слишком пресный вкус. Оказывается, нет ничего вкуснее снега.
Голова кружится, плоскость моря косо колеблется перед глазами — как земля в кабине кувыркающегося самолета. Если падать, так у костра. Тепло спасет.
Он подтаскивает к огню несколько досок потолще. Еле приподнимает их от земли.
Еще немного подсушиться, и можно рискнуть спуститься к морю, поискать консервную банку. Здесь жилой район — побережье, банок плавает много. А если удастся найти побольше снега, то удастся сварить бульон из кобуры, можно смастерить гарпун, попробовать достать тюленя.
Самое трудное позади. Руки вот только разбухли да нога. Но это, наверное, пройдет.
И еще — надо выстроить плот. Лодка уже никуда не годится. Отогреться как следует, сварить бульон — и к берегу. В досках есть гвозди, надо будет вытащить их, сколотить бревна. Молотка нет, зато пистолет — в руке.
Надо плыть. Отогреться и плыть…
Куницын сидит у костра, зажав в руке пистолет, обхватив руками голову: море, остров колеблются, тают в тумане…
Может, он успеет купить сыну подарок. И успеет на Октябрьский праздник.
Это всегда был для него самый торжественный день в году. Самый любимый. Никогда не предполагал, что придется встречать Октябрь одному, посреди холодного моря. Дежурить приходилось, а вот на безлюдном острове… Облака медлительно проплывают над морем, над островом, открывают голубовато-белесое, тихое полярное небо. У облаков нет теней — слишком низко висит над горизонтом утреннее солнце. Только верхушки облаков подсвечены розовым.
А в облаках — самолетный рокот, несмолкающий, близкий. Утреннее небо бороздят машины.
Куницын не слышит гула. Он в блаженной полудремоте сидит у костра. Предстоит строить плот, он набирается сил.
Скитание по морю обострило нервы. Каждый непривычный звук будоражит, как камень, брошенный в тихую воду. Еще не открыв глаза, он уже чувствует как бы чье-то присутствие, теплое дыхание прошелестело в холодном, ветреном воздухе.
Костер? Первая забота — костер. Огонь цел.
На море — пятно. Темное продолговатое пятно. Катер! Выступ
Иван вскакивает. Машет рукой. Неужели не заметят?
Катер разворачивается. Увеличивается в размерах. Идет к острову.
…Надо взобраться на маяк: он здесь!
Катер приближается к острову. Видны люди на палубе. Глухо звучит выстрел — ракета взлетает вверх и падает в воду, в свое отражение.
Катер, однако, не подходит к острову близко. Он удаляется!
Иван подбрасывает вверх свой костыль. Кажется, люди на катере тоже что-то кричат, машут, а судно уходит все дальше и дальше в море.
Может быть, и это дневной мираж, видение? Катер исчезнет, растворится в море, беззвучно, как и ночные корабли.
Иван бросает в костер сырые доски, стружки, свой костылек, все, что валяется поблизости.
Келхманн посмотрел в лоцию. Конечно, это Продолговатый. На нем маяк «в виде усеченной трехгранной пирамиды белого цвета с черными вертикальными полосами».
— Дым! Человек! — доносится взволнованный возглас техника Платонова. — У маяка!
Юрий Ашаев, услышав крик, выбегает из салона, выхватывает у Платонова бинокль.
Серые скалы и белые пирамиды маяка. Но вот окуляры нащупывают маленькую фигурку человека. «Макаровец» еще слишком далеко от острова.
Человек на острове, наверное, заметил катер. Он спешит забраться на самую высокую точку острова, к подножию маяка. Черная фигурка четко выделяется на белом фоне обшивки.
— Ракету! — командует Ашаев.
— А может быть, рыбак? — спрашивает Платонов, доставая ракетницу.
Зеленая звездочка падает в море. Келхманн уже прикидывает, куда лучше причалить. Остров похож на подкову. Посредине бухта. Надо заходить с той стороны.
— Право руля!
«Макаровец» отворачивает от острова.
Ашаев видит, что человек на острове проявляет признаки беспокойства. Он пытается влезть на маяк, соскальзывает и падает на камни. Снова поднимается и снова упорно лезет вверх.
— Еще ракету! — говорит Ашаев. «Макаровец», обогнув остров, берет курс на бухту.
За человеком на острове тянется что-то черное. Веревка?
«Пояс, — догадывается Юрий. — Пояс от летной куртки!»
— Это Куницын! — кричит Ашаев во весь голос. Он передает бинокль другим. На палубе собрались все. Только Келхманн в рубке. Забываться нельзя — корги остаются на месте.
Сомнений нет, Куницын. Келхманн проделывает какие-то сложные маневры.
— Скорей, черт побери!
— На камни сядем — не выберемся, — отвечает спокойно эстонец.
Едва нос катера касается берега, как Ашаев, Платонов, а за ними и все другие спрыгивают на остров и бегут вверх, к маяку.
— Куницын найден! Он жив! — полетела на крыльях радиоволн радостная весть.
Она достигла диспетчерской пароходства, где дежурили Юмашев и Защелкни.
Узнали эту весть на «Маяке» и «Кавказе», узнали в Урге и Зеленом.