Искатель. 1963. Выпуск №3

Смирнов Виктор Васильевич

В этот момент на шоссе остановилась малолитражка. Человек, сидевший за рулем, приоткрыл дверцу и крикнул ребятам:

— Живо! Ко мне!

На этот раз они подбежали втроем. Сидевший за рулем — он был в сером плаще — отрывисто спросил:

— Гостиница «Старая кружка». Как проехать?

Мальчишки объяснили и вернулись к своим удочкам. Карл-

Мария Земиколон-младший проворчал:

— И поговорить не дадут. Далась им «Старая кружка». Значит, так. Я вытащил из папки отца письмо «Отчаянных ребят». Вместо него я вложил в папку…

Он нагнулся и прошептал ребятам что-то на ухо.

— Да ну! — закричали они.

— Вот видите,

не зря вы клялись.

— Что ж теперь будет? — спросил Петер.

— Как это к тебе попало? — спросил Франц.

— Старик, — ответил Карл-Мария, — с которым мы меняемся марками, поручил мне отнести письмо на почгу, но позабыл его запечатать. Полдороги я говорил себе: и не подумаю посмотреть, что там написано. Потом я сказал: взгляну одним глазом. А перед самой почтой свернул в сторону, вынул листок и прочитал…

Карл-Мария Земиколон-младший не успел сказать, что именно он прочитал в доверенном ему письме. На шоссе остановился мотоцикл. Мотоциклист окликнул ребят. Они, не дожидаясь его вопроса, закричали хором:

— Гостиница «Старая кружка»?

— Точно так! — ответил тот, отряхивая пыль со своего серого плаща…

Ребята объяснили ему дорогу и вернулись к удочкам и прерванному рассказу младшего Земиколона.

— Ну и что?

— …я списал прочитанное и копию того, что прочитал, решил подсунуть папе.

— А письмо старика ты отправил?

— Отправил.

— Представляю себе, какая заварится каша! А может, там все написано неверно?

— Неважно, что неверно. Важно, что это теперь у отца. Теперь и начнется самое интересное, — сказал младший Земиколон. — Вы только представьте себе…

Но Петер и Франц снова отвлеклись. На шоссе остановилась еще одна машина. Люди, сидевшие в ней, даже не стали подзывать ребят к себе. Они просто крикнули:

— К «Старой кружке» как проехать?

Объяснив дорогу, мальчишки переглянулись.

— Что там происходит, хотел бы я знать, — сказал Франц,

— А что там может происходить! — протянул Земиколон-младший.

Он был недоволен. Приезжие, словно сговорившись, спрашивали дорогу к «Старой кружке», отвлекли внимание от его рассказа. Но Карл-Мария не любил выпускать инициативу из своих рук.

— Мы должны выработать план действий, — сказал он.

— А может, лучше сбегаем пока к «Старой кружке» и посмотрим, что там происходит? — предложил Петер.

— Бегите, — сказал Карл-Мария, — я не пойду. Чего я там не видел! У нас есть дела поважнее.

Но все-таки, хотя обида была велика, он пошел за друзьями. А идти, пожалуй, действительно стоило. Долго еще потом гадали мальчишки, почему в субботу на дверях ресторана гостиницы «Старая кружка» висит объявление «Сегодня закрыто», а через окно видно, что на вешалке гардеробной висит не меньше полусотни одинаковых серых плащей и в дверях кухни то и дело мелькают кельнеры с подносами, заставленными тарелками. Но их все равно не пустили бы внутрь, и они не могли бы поэтому увидеть, как люди, прибывшие в гостиницу, вскакивают и вытягиваются при появлении человека, которого в издательстве «Цербер» знают как отставного полковника Дрилленхенгста, начальника отдела «ЯОТ».

ГЛАВА XI,

в которой фрейлейн Трумпф получает первые отклики на свое письмо, а Хохдрук нападает на след преступления

Лизьхен Трумпф, как уже, очевидно, догадался читатель, и была той умеренно полной блондинкой 22 лет и 156 сантиметров

роста, которая, разочаровавшись в прежних исканиях, дала объявление в газету. Что делать! Ей было, конечно, жаль после трехлетней помолвки отказываться от доктора Абердоха, но еще больше ей было жаль себя. Стать женой корректора? Такая перспектива ей не улыбалась. Докторский титул без денег и положения, которые соответствовали бы этому титулу, — ну, какая же это перспектива? «Каждый сам кует свое счастье», — любила повторять фрейлейн Трумпф старинное изречение. И первый удар по этой наковальне она нанесла, дав объявление а газету. «Играть следует честно», — столь же охотно повторяла фрейлейн Трумпф фразу из кинобоевика «Жизнь на ринге». Поэтому она напрямик сказала Абердоху, что отреклась от него, и, покуда отвергнутый жених переживал ее коварство, Лизьхен пожинала первые плоды своего смелого шага. Нельзя сказать, чтобы они были обильны. Ответов было не очень-то много. Грубые материалисты ставили предварительный вопрос о приданом. Идеалисты умалчивали о приданом, но просили прислать карточку в полный рост, гарантируя строжайшее соблюдение тайеы. Лишь один ни о чем не спрашивал и ничего не просил. Он напирал лишь на то, что тоже любит музыку, природу. Ему-то Лизьхен назначила свидание. Претендент должен был появиться ровно в двенадцать. Он предложил встретиться не в Бирштадте, а в Дункельвинкеле, благо до него можно за час доехать на автобусе. Лизьхен узнает его по серому платочку в кармане спортивного пиджака и букетику гвоздик, который он будет держать в левой руке.

Пленительные детали! Даже самый снисходительный человек не отважился бы назвать покрой пиджака доктора Абердоха спортивным. Что касается цветов, то отвергнутый жених имел привычку держать их, далеко отставив руку в сторону и всем своим видом показывая, что лично он к этим цветам не имеет никакого отношения. Но сейчас она ждала другого, который, несомненно, — о, она предчувствует это! — умеет дарить цветы. И вот этот другой появился — его внешность превзошла самые смелые ожидания. Он был почти молод, одет почти как актер Боб Робине в боевике «Тот, из-за кого все сходят с ума», а поклонился ей почти как Дуг Портер в фильме «Претендент на руку принцессы».

Как отлично все складывается! Они сидят за столиком в пустом саду ресторана. Она объяснила, почему, будучи девушкой с идеалами, с одной стороны, но вполне современной — с другой, решилась дать объявление в газету, и он уже успел сказать, что всецело понимает ее стремление бросить таким образом решительный вызов судьбе, как вдруг за соседним столиком появляются трое мальчишек. В руках у них удочки… Один из них поразительно веснушчат.

— Не понимаю, почему в ресторан пускают детей, — капризно говорит Лизьхен, монолог которой о том, как она понимает родство душ, прерван на самом патетическом месте.

— В дневное время мы не можем отказывать нашим постоянным гостям в мороженом и лимонаде, — извиняется кельнер.

— Не будем обращать на них внимания, — успокаивает Лизьхен ее спутник. — Разве вам не кажется, что мы здесь вдвоем и что мы очень-очень давно знакомы?

О, конечно, Лизьхен это тоже кажется.

Но вдруг она видит, что лицо воспитанного кавалера, который с живейшим вниманием слушал ее монолог, вроде бы изменилось. Он по-прежнему слушает ее, но уже не слышит. И вместе с тем он внимательнейше прислушивается. К чему же? Неужели к болтовне мальчишек за соседним столиком? Лизьхен говорит обиженно: