Искатель. 1966. Выпуск №1
Шрифт:
Что-то в тоне Гордона насторожило Горышева. Тон был слишком серьезен.
— Вы этого не сделаете!
Горышев с тревогой и надеждой смотрел на Кашкина и Гордона.
— Почему же, — сухо сказал Гордон. — Мы обязаны это сделать. Наука не может проходить мимо таких фактов.
— В конце концов это не по-товарищески, — лицо Горышева искривилось.
— А вы можете судить, что такое по-товарищески, а что нет? — сказал Гордон. — Вы даже не заметили, что сейчас происходит товарищеский суд. Ваши товарищи, ваши коллеги выносят свое суждение о вас. Двое уже проголосовали «против».
У Горышева сделалось удивленное лицо.
— Что я сделал нетоварищеского? По отношению к кому?
— К Дубровскому.
— Я?! — Горышев широко раскрыл глаза. — Я полез смотреть лавиноскоп только для того, чтобы обрадовать его. И меня засыпало лавиной. Не откопай вы меня в последний момент, вам не было бы сейчас кого судить.
— Это разные вещи, — сказал Гордон. — Я имею в виду историю со снежным человеком.
Горышев все еще ничего не понимал:
— Обыкновенный розыгрыш. Занятие скульптурой — мое увлечение. Я потратил неделю: мне хотелось произвести полный эффект. Он все сорвал, сказав, чтобы я сам сообщил на Землю о своей находке.
— А вы представляете, — холодно произнес Гордон, — хотя бы сейчас представляете, что произошло бы, если бы Дубровский радировал о вашем снежном человеке? Над кем смеялся бы весь мир?
— Есть границы розыгрыша, — подтвердил Кашкин. — Одно дело в студенческой компании, другое — на всю планету. Юмор где-то уже кончается. Название другое.
Горышев в растерянности смял салфетку.
— Мы, совершенно очевидно, по-разному понимаем, что такое юмор, — заметил Гордон.
— Ну что ж, всё прояснилось, — сказал Кашкин. Ему не терпелось закончить неприятный разговор. — Остается расписаться в книге дежурств. У нас больше вопросов нет.
— А я? — завопил Горышев. — А как же я? Это ваша… шутка?! Вы…
— Обыкновенный розыгрыш, — жестко произнес Гордон. — Так, кажется, вы называете подобные шутки. Теперь вы ощутили, что это такое? — Но тут же сжалился: — Ладно, насчет зубов мы действительно пошутили… Но если говорить серьезно, то, откровенно говоря, у вас, по-моему, только один шанс.
Горышев с надеждой посмотрел на Гордона.
— Дубровский, — сказал тот.
— Да уж такого кроткого парня поискать во всей вселенной, — кивнул Кашкин.
— Провожать не нужно, — сказал Дубровский. — И так потеряно много времени.
Он щелкнул тумблером. На стене засветился экран.
— Вот, можете глядеть.
7
Две фигуры на экране медленно двигались к вихрелету. Одна, высокая, шагала спокойно, другая, маленькая, подскакивала и размахивала руками.
— Шутки шутками, — засмеялся вдруг Гордон, — но самое смешное будет, если между зубами и лавинами и на самом деле обнаружится связь. В принципе исключить этого нельзя. Но первое самое серьезное испытание выдержал ты, — сказал он другим тоном. — Если бы не ты, не твоя догадка и энергия, Дубровский и Горышев лежали бы под снегом. С тобой, мне кажется, не пропадешь!
Вихрелет поднялся над площадкой и исчез за выступом горы.
— Интересно, — подумал Кашкин вслух, — что будет с нами через месяц?
И ответил:
— Я, наверное, стану более сдержанным. Обзаведусь методичностью. Ты, наоборот, прихватишь от меня избыток легкомыслия.
На лице Гордона появилось знакомое Кашкину выражение каменного упрямства. «Я свой характер так просто менять не собираюсь», — перевел он.
Кашкин вздохнул.
— Один протоколист останется, каким он был, — продолжал он рассуждать. — А ведь мог бы набраться качеств от каждого практиканта. Вот бы стал занятным собеседником. Было бы с кем коротать часы. Хоть и машина…
— Протоколист должен оставаться протоколистом, — возразил Гордон. — Он протоколирует, и на этом его функции кончаются. Его записи психологи проанализируют потом с помощью других машин. Здесь испытываются, а точнее сказать, притираются характеры людей. Машина не должна участвовать в игре.
— А ты разговорился, — обрадовался Кашкин. — В первый час ты не вымолвил и десяти слов.
— Просто я стараюсь обходиться без слов, без которых можно обойтись. Если слово не содержит информации, зачем оно? Слова служат для передачи мыслей.
— А разве любые слова, произносимые человеком, не содержат информацию?
— Вопрос — о чем?
— Мало ли о чем. О чем угодно. О чувствах человека, о его настроении.
— И даже о его характере, — усмехнулся Гордон. — Например, о болтливости, о растрепанности чувств. Такую информацию достаточно получить один раз. В дальнейшем она уже не нужна.
— Кроме необходимости обмениваться мыслями, у человека бывает и потребность делиться чувствами! — простонал Кашкин.
— Для этого слов нужно совсем немного. Одно-два. Остальные обычно не несут уже ничего нового.
— Но ведь человек не информационная машина! — воскликнул Кашкин. — Я говорю о чисто человеческих потребностях.
— Люди разные, — пожал плечами Гордон. — Одному нужно одно, другому — другое.
Начался первый спор.
«Ну, кажется, мне работы хватит», — мог бы подумать протоколист, если бы машина могла думать.
АЛЕКСАНДР НАСИБОВ
РИФЫ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Белое солнце стояло в зените. Белое, будто выгоревшее от зноя, небо простиралось над зеленым морем и серой лентой дороги, по которой мчался одинокий мотоциклист. И хотя скорость была велика, тугие струи встречного ветра не холодили, а жгли голову, шею, грудь водителя.
Машина взлетела на бугор. Здесь начинался крутой поворот. Джафар наклонился, точно вписал мотоцикл в вираж, и, вырвавшись на прямую, прибавил газу.