Искатель. 1967. Выпуск №1
Шрифт:
«Живем мы тут довольно интересно, скучать не будете», — вспомнил я слова Волошина и невольно рассмеялся в темноте, хотя еще минуту назад мне было вовсе не до смеха…
Я так замерз, что от непрерывной дрожи у меня время от времени щелкали зубы, и промок, похоже, в самом деле до мозга костей — вовсе не фигурально.
Непогода усиливалась. Дождь лил с черного зловещего неба все сильнее, ледяными струйками просачиваясь за воротник, как ни старался я закутать шею. Мы то и дело хватались за черпаки, но вода в лодке все прибывала — лодка явно была дырявой. Сапоги мои тоже оказались дырявыми, и зверский холод все злее сковывал промокшие ноги.
Когда редкие вспышки молний на миг разрывали непроглядную дождливую тьму непогожей весенней ночи, я видел неподалеку вторую лодку, неподвижно застывшую на реке, рябой от дождевых капель. Черные фигуры в ней так же скрючились, замерзли, как и мы с Волошиным.
Посмотрев в другую сторону, я бы мог увидеть и третью лодку. Но поворачиваться мне не хотелось, потому что от малейшего движения за воротник хлынули бы новые потоки ледяной воды.
Река разлилась, пенилась. Мутные потоки закручивались то и дело водоворотами.
Какая нелегкая заставила меня сидеть здесь, под холодным дождем, посреди пустынной реки, в эту бурную, ненастную ночь, вместо того чтобы спокойно нежиться в теплой постели?
И сборы были какие-то суматошные, словно мы отправлялись в разбойничий набег.
Начать с того, что в самый разгар увлекательного сна кто-то грубо сдернул с меня одеяло и зловеще сказал:
— Пять минут на сборы, или мы уезжаем. И оденьтесь потеплее.
Сразу забыв, что мне такое интересное снилось, и ничего не соображая, я сел на койке. В комнате царила кромешная тьма. За окном завывал ветер и шумел дождь. Я уже протянул руку к выключателю, как вдруг за окном сверкнула молния и на миг залила комнату призрачным слепящим светом.
При ее блеске я успел заметить, что никого больше в комнате не было. Кто же срывал с меня одеяло? Чей это был голос? Или все мне приснилось?
Я зажег свет под гулкий, раскат подоспевшего грома и увидел мокрые следы на полу, тянувшиеся от двери до моей койки. Значит, кто-то в самом деле будил меня.
Сквозь плеск дождя донеслись спорящие голоса, и тогда, окончательно проснувшись, я поспешно кинулся одеваться. Свитер, сапоги, плащ…
Люди, сновавшие под проливным дождем вокруг грузовика, выглядели при вспышках молний форменными заговорщиками. Верзила, тащивший на плече какой-то ящик, прикрыв низко надвинутым капюшоном плаща все лицо, вовсе не походил на щеголеватого Волошина. Я узнал его, лишь когда он сердито рявкнул:
— Все еще не проснулись? А ну-ка, подсобите.
— Так это вы меня разбудили? Спасибо…
— Спасибо потом. Сначала держите ящик, у него чертовски острые углы.
Вдвоем мы забросили тяжелый ящик в кузов машины. Его принял у нас какой-то толстяк в ушанке, я не сразу узнал в нем заведующего лабораторией биофизики Макарова.
— Залезайте и сами, уже все погружено, — сказал он мне и подмигнул. — А то как бы командующий не передумал…
Я последовал его совету, торопливо забрался в кузов и пристроился среди ящиков и мокрых мешков в самом дальнем углу, чтобы не попасться до отъезда в самом деле на глаза нашего строгого директора: вдруг решит избавиться в моем лице от лишнего груза…
Я начал расталкивать мешки, пытаясь устроиться поудобнее, как вдруг под самым моим ухом певучий голос жалобно произнес:
— Ой, вы сели мне на ногу!
— Простите, пожалуйста, Елена Павловна, я вас совсем не заметил.
Прожив в необычном институте уже целую неделю, я не только познакомился со всеми научными сотрудниками, но, оказывается, уже научился различать их по голосам.
Елена Павловна была женой Макарова. Хотя они работали в разных лабораториях — она помогала Логинову, — их часто можно было видеть вместе — маленькую и тонкую Елену Павловну, похожую на мальчишку — особенно в брюках, которые она обычно носила в рабочие будни, — и плечистого, медвежеватого ее мужа с широким и скуластым обветренным лицом и хитрыми глазами, запрятавшимися куда-то глубоко в узенькие щелочки под лохматыми бровями. Забавная пара.
— Вы-то зачем едете, Елена Павловна? — спросил я. — Такая ужасная погода, еще простудитесь.
Она тихонько засмеялась в темноте и ответила:
— Как же это я не поеду, ведь угри — моя тема, А погода отличная. Нам, ихтиологам, к сырости не привыкать. Садитесь рядом. А я тут давно захватила лучшее местечко. Дорога будет трудная. Но вы устраивайтесь поудобнее, все уместимся. Я сейчас подвинусь. Вот так.
— Все сели? — услышал я голос директора.
Андрей Васильевич заглянул к нам под брезентовый тент, посвечивая ярким фонариком.
— Елена Павловна, может, все-таки переберетесь в кабину?
— Спасибо, я чудесно устроилась и даже начала дремать.
— Ладно. Где Макаров?
— Как всегда, побежал захватить что-то совершенно необходимое, — ответил откуда-то из самой толщи наваленных мешков Волошин.
— Ага, вон он бежит, — проговорил Логинов, убирая свой фонарик. — Ваня, на что тебе термос, ведь все равно разобьешь по дороге.
— Ничего, я его буду всю дорогу прижимать к груди, — весело ответил Макаров, ловко перебрасывая свое грузное тело через борт грузовика. — Зато вы все мне в ножки поклонитесь, когда хлебнете горяченького кофейку перед тем, как лезть в воду. Поехали!
— А пресса здесь? — вдруг спросил Логинов.
Я так и замер.
— Здесь, помогает мне придерживать ящики, — ответил Макаров, усаживаясь рядом со мной и заговорщицки подталкивая меня в бок.
— И делает он это, все еще не проснувшись, — немедленно подхватил из своего укрытия Волошин.
Я понимал, что он шутит. Но, по-моему, момент для шуточек был не самый подходящий. К счастью, наш строгий начальник уже исчез.
Мы тронулись в путь. Штормовое море ревело грозно и так близко, будто уже победно вырвалось на берег. Казалось, что к нам под брезентовый тент не захлестывает ветром дождевые холодные струи, а ломятся морские волны. Сосны вдоль дороги скрипели от натуги, борясь с порывами ветра.
В лесу дубы, как вымокшие свечи,Над головой склоняются, треща,И дождь, ломаясь на лету о плечи,Стекает в черный капюшон плаща, —торжественно начал было громко декламировать Волошин, но тут же чертыхнулся и смолк, потому что машина выехала за ворота, свернула с асфальта на проселочную дорогу и нас начало швырять во все стороны.
Мешки и ящики ожили, каждый из них норовил занять самое лучшее местечко, а мы, естественно, противились этому, и завязалась между нами борьба, не прекращавшаяся — с переменным успехом — всю долгую дорогу…