Искатель. 1969. Выпуск №2
Шрифт:
— Успокойся, Пак, — наклонился к карлику Ноан. — Я уже, видишь, не улыбаюсь… — В ту же секунду ему показалось, что мир перевернулся: камни мостовой заняли место неба, под ногами разверзлась бездонная пустота.
Нет, мостовая оставалась мостовой. И на нее, растопырив пальцы, опускался на четвереньки писарь. «Через минуту, — мелькнуло в голове у Ноана, — он, облизав кошачьим удлиненным языком морду, уберет с нее, наконец, засохшие сливки». И опять ему показалось, что мир перевернулся, даже распался: на голову падали,
Она увела его, бережно обняв, в раструб одного из убегающих отсюда переулков. Когда мир вернулся к естественному состоянию и Ноан почувствовал, как выпукло утверждаются под сапогами тысячелетние камни, он не то что отвел ее руки, а сжал их с силой. Она отстранила его, улыбнулась:
— Я ошибалась, рыцарь: самый нервный человек в этом городе — не Великий Архивариус Таам.
— Наверное, единственное, чего я не могу видеть, — ответил он ей, — это расчеловечивание мира.
Она задумалась, испытующе и строго посмотрела ему в лицо.
— Не можешь видеть? А честно: судить, не в и д я? А честно…
Голос ее растворился в реве пантер — началась битва. Ноан и Тао нырнули в каменную щель. Они убегали от рева и не могли убежать, казалось, пантеры дышат в самое лицо, часто-часто.
Они бежали, как дети, как девочка и мальчик, которых поменяли ролями особенности характера, обстоятельства жизни или условия игры: вела она — властно тянула за пальцы дальше и дальше в лабиринт полуночных улиц.
Когда она резко остановила его, пантеры уже не дышали им в лицо. Было тихо. Ветер доносил с гор запах снега. Их окружали полуразвалившиеся дома; живописность этих развалин из мелкоморщинистого камня захватила воображение Ноана.
— Узнаешь? — улыбнулась Тао.
— Нет… — ответил он, испытывая желание ощутить ладонью чудесную зернистую фактуру развалин.
— Мы на улице… Малых Шагов!
И тогда Ноан опустил ладонь на мягкий известняк, и показалось ему, что он чувствует пульсацию камня. Что ж, разве могла быть мертвой улица его детства?
— Узнаешь? — повторила Тао.
Камень пульсировал под его ладонью.
— Узнаю.
Они шли мимо одряхлевших домов, в которых сейчас никто уже не жил, и он узнавал улицу на ощупь, как узнают в темноте после долгой разлуки любимое лицо.
Он сосредоточенно осязал детство, и Тао молчала понимающе, отпустив его пальцы. Когда, дошли они до жалкого деревца, которое было когда-то яблоней, Ноан, обхватив его руками, потерся с силой, не боясь боли, лицом об иссохшую кору: ему уже мало было ощущать только ладонями. Если бы он мог — был сейчас один, — он, кажется, с наслаждением ободрал бы лицо о камни, кору, острый щебень дороги… «Детство надо почувствовать кожей, — думал Ноан, высасывая губами еще живую горечь яблони, — тогда станут явственными воспоминания…»
— Там каменоломня? —
— Да, — удивилась она. — Каменоломня. Это чудо, Ноан. Ты умеешь без объяснений понимать то, о чем рассказывать надо долго-долго.
— Я понял сейчас что-то важное для тебя?
— Самое важное в эту минуту.
— Ты вела меня от пантер не на улицу моего детства, а в каменоломню?
— Да, Ноан, — четко ответила она.
— И ты хочешь, чтобы я там что-то увидел?
— Да.
— То, что ты боишься увидеть одна?
— Да.
— Хорошо.
— Ты понял, зачем мы идем туда?
— Кажется, понял, — ответил он, помедлив. — Но ты ведь утром говорила, что и х даже хоронят в масках?
— Они решили сегодня ночью, когда город уйдет к ратуше, собраться в этой каменоломне в первый раз без масок. Я должна это увидеть, Ноан. Я не могу поверить, что Рут был уродом, что от одного вида его лица увяла бы трава и онемели бы дети. Он был тихий и добрый. Сидел и чертил в последние дни на песке палкой. Он любил работу и никогда никого не обижал…
Они уже шли по каменоломне, похожей на русло иссохшей реки, забитое обломками разваливающихся берегов.
— Она заброшена давным-давно, — без умолку говорила Тао. — С тех самых пор, как построен великий собор на холме. Говорят, тут и погиб… Факел! — Они остановились. За исполинскими камнями колебался стебель огня. Тао не решалась идти дальше. Теперь Ноан повел ее за собой.
— Ты убеждена, что там они? Без масок?
— Да, да! Это открыл мне товарищ Рута, от него я и возвращалась утром, когда увидела тебя и…
— Не ушибись!
— О!
Рядом, шагах в десяти, на низком широком камне желтели маски из мягкой телячьей кожи. На камнях поменьше — тоже.
Открылся второй… третий… четвертый стебель огня. С великой осторожностью они обогнули большой камень — с масками (Тао легко и бесстрашно коснулась одной из них) — и, высунув головы, оцепенели. Вот — можно потрогать рукой — сидят сутуло несколько человек, сидят они, выставив острые лопатки, горбясь у факела.
— Зайдем оттуда, чтобы лица… — еле уловимо выдохнула Тао, Но заскрипело у них под подошвами что-то, и они откинулись к камню, застыли, различая явственно, о чем говорят те, у факела:
— …ты, наверное, не видел, а слышал или читал.
— Нет, именно видел.
— Но разве можно видеть стихи?
— Ты не понимаешь!.. Я видел ратушу ночью, не было луны, и она чернела. И чернели камни, которыми покрыта мостовая. Потом это стало расти, расти…
— И ратуша и мостовая?
— Ну да! И там, за ратушей, за горами, далеко-далеко, чуть посветлело. И я именно увидел, а не услышал те строки…
— Повтори, — попросил третий.
— Хорошо. «И площадь вечностью легла, и до рассвета и тепла еще тысячелетье».