Искатель. 1971. Выпуск №6
Шрифт:
— Королева Елизавета Бельгийская, — сказал Халецкий, присевший рядом со мной на корточки.
— Это написано или вы так думаете? — спросил я.
— Знаю, — коротко ответил эксперт. — Жаль, я не понимаю по-французски; интересно, что здесь начертано.
— Наверное, что-нибудь вроде: «Люби меня, как я тебя», — усмехнулся я.
Лаврова заглянула через мое плечо:
— «Гениям поклоняются дамы и монархи, ибо десница их осенена господом».
— Вы это всерьез полагаете? — обернулся я к Лавровой.
— Это не я, это бельгийская королева так полагает, — сказала Лаврова.
— Н-да, жаль, что я не гений, — покачал я головой.
— А зачем вам быть гением? — спросила Лаврова. — Благорасположение монархов вас не интересует, а с поклонницами у вас и так, по-моему, все в порядке.
Я внимательно взглянул на нее, и мне показалось, что в тоне Лавровой досады было чуть больше, чем иронии.
Еще раз взглянул на портрет. Холодное солнце поднялось выше, тени стали острее, рельефнее, и трещины были уже не похожи на морщинки. Косыми рубцами рассекали они улыбающееся лицо на фотографии, и от этого лицо будто вмялось, затаилось, замолкло совсем…
— He стойте, сядьте вот на этот стул, — сказал я соседке. Непостижимость случившегося или неправильное представление о моей руководящей роли в московской милиции погрузили ее в какое-то ступорное состояние. Она безостановочно проводила дрожащей рукой по волосам, серым, непричесанным, жидким, и все время повторяла:
— Ничего, ничего, мы постоим, труд невелик, чин небольшой…
— Это у меня чин небольшой, а труд, наоборот, велик, — сказал я ей, — так что вы садитесь, мне с вами капитально поговорить надо.
Она уселась на самый краешек стула, запахнув поглубже застиранный штапельный халатик, и я увидел, что всю ее сотрясает мелкая дрожь. Она была без чулок, и я против воли смотрел на ее отекшие голые ноги в тяжелых синих буграх вен.
— У вас ноги больные? — спросил я.
— Нет, нет, ничего, — ответила она испуганно. — То есть да. Тромбофлебит мучит, совсем почти обезножела.
— Вам надо кокарбоксилазу принимать. Это от сердца, и ногам помогает. Лекарство новое, оно и успокаивающее — от нервов.
Она посмотрела на меня водянистыми испуганными глазами и сказала:
— На Головинском кладбище для меня лекарство приготовлено… Успокаивающее…
Я махнул рукой:
— Это успокаивающее от нас от всех не убежит. Да что вы так волнуетесь?
Она смотрела в окно сквозь меня, навылет, беззвучно шевелила губами, потом еле слышно, на вздохе, сказала:
— А как мне не волноваться — ключи от квартиры только у меня были… Надежда Александровна, Льва Осипыча супруга, мне всегда ключи оставляла. Сам-то рассеян очень, забывает их то на даче, то на работе, и стоит тут, под дверью, кукует. Потом, помогаю я по хозяйству Надежде Александровне…
— Где ключи сейчас?
Она вынула из карманчика три ключа на кольце с брелоком в виде автомобильного колеса.
— Вы ключи никому не передавали?
Женщина еще сильнее побледнела.
— Я спрашиваю вас, вы ключи никому не давали? Хоть на короткое время.
— Нет, не давала, — сказала она, и тяжелые серые слезы побежали по ее пористому лицу.
С шипением вспыхнул магний — Халецкий с разных точек снимал комнату, соседка вздрогнула, и слезы потекли сильнее. Из спальни доносился острый звук шагов Лавровой, отчетливо стукали ее шпильки, тяжело сопел под нос Халецкий, беззвучно плакала усталая старая женщина. Я пошел на кухню и налил в никелированную кружку воды из-под крана, вернулся, протянул ей. Она кивнула и стала жадно пить воду, будто то, что она знала, нестерпимо палило ее, и зубы все время стучали о край кружки, и этот звук ударял меня, как пальцем по голове.
— Вы не хотите говорить, у кого побывали ключи? — спросил я, а она отрицательно замотала головой и хрипло сказала, глядя на меня невидящими глазами:
— Я честный человек! Я всю жизнь работаю, я копейки чужой за всю жизнь не взяла… Взгляните на мои руки, на ноги посмотрите — а мне ведь всего сорок семь!
— Мне и в голову не приходило вас подозревать. Но замки целы, квартира открыта ключами. Поэтому я хочу выяснить, у кого в руках могли побывать ключи.
— Ничего я не знаю. Ключи у меня дома были.
— Ну, не хотите говорить — не надо. Вы, Евдокия Петровна, живете этажом ниже?
— Да.
— Кто еще с вами проживает?
— Муж. Сынок два месяца назад в армию ушел, дочка замужем — отдельно живет.
— Как вы обнаружили кражу?
Из спальни вышла Лаврова.
— Леночка, можно вас на минуту?
Я быстро нацарапал на бумажке: «В отд. мил.: Обольников Сергей Семенович — кто такой?» Лаврова кивнула и пошла в кабинет.
— Так что, Евдокия Петровна, как вы узнали?
— Поднялась и увидела, что дверь незаперта.
— Простите, а зачем поднимались?
Женщина судорожно крутила в руках поясок от халата.
— Ну… Как зачем… Проверить… все здесь в порядке?..
— Вас просили об этом хозяева?
— Нет… да, то есть, они меня иногда просят об этом. Когда уезжают…
— И сейчас тоже просили?
— Да… не помню, но, по-моему, просили…
— А чем занимается ваш муж — Сергей Семенович?
— Он шофером работает.
— Где он сейчас-то?
— В больнице.
— А что с ним?
Кровь бросилась ей в лицо, я увидел, как цементная серость щек стала отступать, сменяясь постепенно багровыми нездоровыми пятнами, будто кто-то зло щипал ее кожу.
— Алкоголик он. В клинику на улицу Радио его положили, — медленно сказала она, и каждое слово падало у нее изо рта, как булыжник.
— Когда положили?
— Вчера. Приступ у него начался.
Я положил ручку на стол и постарался поймать ее взгляд, но, хоть она и смотрела на меня почти в упор, мне казалось, меня не замечала — выцветшие серые глаза незряче смотрели сквозь.
— Приступ? — переспросил я. — В этой болезни приступ называется запоем. Когда он запил?
— В среду, позавчера, — она больше не плакала, говорила медленно, устало, безразлично.