Искатель. 1972. Выпуск №4
Шрифт:
— Пусть опомнится вождь!
— Гремучий Змей не пойдет войной на соседей. И не позволит никому, даже Великому Жрецу, подрывать основы государства, созданного трудом всей жизни владыки смертных.
— Гремучий Змей пожалеет об этом, хотя он и равен богам на Земле, — процедил сквозь редко посаженные зубы Великий Жрец и, пятясь, вышел из зала.
Следующий день был ясным и солнечным, хотя утром внезапно разразилась гроза.
Люди собирались на главной площади города Толлы у подножия пирамиды храма бога Неба. Глашатаи
Топельцина, жившего в одной из задних комнат дворца, разбудили крики на площади. Он быстро оделся и даже без обычного убора из черных перьев, прикрывавших его светлую голову, вышел на площадь.
Толпа бурно приветствовала своего любимца. Он был кумиром всех, кто увлекался священной игрой в мяч. Топельцин не стал прославленным воином, поскольку его отец давно не вел войн, но в ритуальных игрищах своей необыкновенной выносливостью, силой и меткостью заслужил славу первого игрока. Он давно бы стал вождем игрового отряда, если бы не был сыном Гремучего Змея. Столь знатному юноше не подобало рисковать своей головой, которой, как известно, платились вожди проигравших.
Топельцин рассеянно смотрел поверх голов, отыскивая единственное лицо, которое ему больше всего хотелось бы увидеть.
Мотылек тоже проспала в это утро, и ее разбудил шум на площади. Она подбежала к дворцу одновременно с Топельцином и стала протискиваться к нему.
Вскоре она добралась до любимого. Незаметно держась за руки, они стали пробираться к пирамиде, чтобы яснее услышать слова прорицания. Оно могло быть только самым счастливым. Так сказали им звезды.
На вершине пирамиды показался Великий Жрец. Снизу казалось, что голос Змеи Людей вещает прямо с неба:
— Горе людям Толлы, горе! Великие несчастья надвигаются на них. Пусть бегут былые любимцы богов от огненных рек, которые вырвутся из жерл дымящих гор, спасаются от бурлящих рек, что выйдут из берегов, пусть плачут обездоленные над возделанными полями, которые нечем будет напоить. Пусть готовятся все изнывать от зноя и жажды, умирать от голода. Нет больше благодатных войн, которые обогащали людей Толлы и приводили к жертвенным камням пленных, чьи горячие сердца были угодны богам. Ныне все не так! И боги не прощают их забвения. Горе людям Толлы, горе!
Стон прошел по толпе. Множество горестно воздетых рук заколебались в воздухе, как тростник на ветру.
Великий Жрец продолжал:
— Ничтожный заступник тех, кто чтит богов, умолял бога Неба смилостивиться над людьми Толлы, он обещал ему богатую жертву в десять тунов горячих сердец. Но как слабому жрецу, бескорыстно любящему людей Толлы, выполнить это обещание? Доблестные воины Толлы ныне сладко отдыхают на коврах из птичьих перьев и пьют дурманящую пульке, погружаясь в «калан». Недостойный жрец решил призвать десять раз по двадцать юношей, чтобы они добровольно отдали свои сердца богу Неба, спасая тем свой народ от великих несчастий. Пусть прекрасные юноши сейчас же взберутся на первую ступень пирамиды, и завтра в полдень, когда солнце заглянет сквозь священное отверстие
Снова стон прошел по толпе.
Топельцин и Мотылек взглянули друг на друга. Потом они перевели, взгляд на первую ступень пирамиды, куда должны были взобраться двести самых сильных и прекрасных юношей. Мотылек, словно боясь чего-то, крепко сжала мизинцем палец Топельцина, а тот прошептал:
— До каких пор будет существовать этот позор людей, не достойный даже ягуаров?
Девушка испуганно посмотрела на его каменное лицо.
Великий Жрец терпеливо ждал, с презрением смотря вниз, потом воскликнул:
— Слабый заступник смертных знал это! Люди отдают свои сердца не сами, а по выбору богов. Змея Людей запросил богов и получил ответ. Возрадуйтесь! Десять тунов молодых сердец может заменить на не тускнеющем от крови блюде одно только сердце, если оно принадлежит самому красивому, самому сильному, самому знатному юноше города Толлы.
Топельцин чувствовал, как дрожит рука Мотылька. Он с улыбкой повернулся к ней:
— Он сказал «самому красивому», значит, с черными волосами и скошенным лбом.
Шочикетсаль кивнула.
— Преданный людям Толлы их заступник запросил богов, кто угоден им, — продолжал Великий Жрец. — И они ответили: тот, кто любим в городе больше всех, кто сумел показать свою силу и ловкость, даже когда нет войн, кто по родству ближе всех к самому могущественному человеку Толлы.
И третий раз застонала толпа.
— Топельцин признан счастливейшим из смертных! — гремел голос жреца. — Его избрали боги. Только его сердце может заменить целых десять тунов сердец его сверстников.
Топельцин и Мотылек почувствовали, как отхлынула от них толпа. Теперь они стояли вдвоем перед грозной каменной громадой. Одетые во все черное жрецы уже спешили к Топельцину.
До завтрашнего полдня он будет первым человеком Толлы. Великий Жрец и Верховный Вождь станут униженно прислуживать ему на вечернем пиршестве, которое устроят в его честь. Его оденут в лучшие одежды, перед ним будут танцевать искуснейшие танцоры, прекраснейшие девушки Толлы станут его наложницами.
Мотылек в ужасе смотрела на Топельцина. Он стоял как гипсовое изваяние, недвижный и белый.
Жрецы в черных хламидах оттеснили Мотылька от Топельцина и водрузили ему на голову великолепный убор из драгоценных перьев. Заботливо и цепко взяли жрецы избранника богов под локти и повели через живой коридор из павших ниц людей Толлы.
Только Мотылек осталась стоять. Она крикнула:
— Шочикетсаль разожжет сейчас гнев владыки Толлы, если ему дорог сын. И она будет умолять своего отца пощадить ее любимого.
Топельцин обернулся и в последний раз улыбнулся ей.
Мотылек кинулась во дворец к Гремучему Змею. Он уже знал все, но на его мрачном лице ничего нельзя было прочесть. Жизнь одного человека (даже его собственного сына) слишком мало значила в борьбе с жрецами. Старый вождь сказал: