Искатель. 1974. Выпуск №3

Рони-старший Жозеф Анри

Я нацарапал несколько слов на протянутом мне бюваре, первые слова еще можно было понять, но остальные были совершенно неразборчивы.

— Так, так, — произнес доктор с удивлением, к которому также примешивалось некоторое удовлетворение. — Полагаю, меня можно поздравить, что мне посчастливилось встретиться с вами. Исследовать вас будет чрезвычайно интересно.

— Это мое единственное желание…

— И, разумеется же, мое. Наука… — Он замолчал, задумавшись, и вымолвил: — Главное, чтобы нам удалось найти какое-нибудь доступное средство общения.

Нахмурившись, он принялся шагать по кабинету

и вдруг воскликнул:

— Как я раньше не додумался! Вы выучите стенографию, черт побери! — На его лице появилось выражение лукавства. — Я совсем забыл про фонограф. Отлично. Мы будем прокручивать запись на медленной скорости. Короче говоря, вы останетесь со мной здесь, в Амстердаме.

Чувствуя себя отныне причастным к науке, я испытывал огромную радость. Отчаяние из-за душевного одиночества, сожаление по бесцельно прожитым дням, — все, что угнетало меня долгие годы, отошло в прошлое в преддверии новой настоящей жизни.

Назавтра доктор отдал все необходимые распоряжения. Он написал моим родителям, нанял мне преподавателя стенографии, обзавелся фонографом. Так как он был очень богат и к тому же безраздельно предан науке, он не пропустил ни одного возможного опыта, и таким образом мое зрение, слух, мускулатура, цвет кожи были тщательно исследованы. Доктор все больше и больше воодушевлялся и восклицал: «Это потрясающе!»

Уже через несколько дней я понял, как важно, чтобы все опыты осуществлялись методически — от простого к сложному, от исследования мелких отклонений в моем организме до крупных аномалий. Кроме того, я прибегнул к небольшой хитрости: я раскрывал свой способности постепенно.

Прежде всего доктор заинтересовался быстротой реакций моего организма. Он убедился, что острота моего слуха соответствовала скорости речи. Во время опыта я имитировал еле слышные шорохи, прекрасно различал отдельные реплики в гуле десяти-пятнадцати голосов. Так же была установлена моя способность зрительно расчленять ряд последовательных движений, например галоп лошади или полет насекомого. Когда эти же эффекты были достигнуты с помощью моментальной фотографии, преимущество осталось за моим зрением.

Моя способность моментально пересчитывать брошенные вверх предметы, или камни, или количество детей, беспорядочно бегающих по двору во время перемены, поражала семью и друзей доктора.

Скорость моего передвижения по саду, двадцатиметровые прыжки, умение мгновенно хватать и ставить на место предметы больше всего нравились не самому доктору, а его близким. Дети и жена моего друга радовались снова и снова, когда во время загородных прогулок я обгонял несущегося галопом всадника или бросался вдогонку за летящими ласточками — и в самом деле, не было такого живого существа в природе, которого я не опередил бы.

Чрезвычайно довольный результатами опытов, доктор дал мне следующее определение: «Человеческое существо, наделенное во всех своих проявлениях более высокой скоростью не только в сравнении с другими людьми, но и со всеми известными животными. Благодаря этому оно настолько выделяется среди рода человеческого, что заслуживает отдельного названия и места в иерархии живых существ. Признаками же этого особого разряда служит необычное строение его глаз и сиреневый оттенок

кожи».

Исследовав мое мышечное строение, доктор не обнаружил ничего необычного, кроме крайней худобы. Мой слуховой аппарат также не дал новых сведений, за исключением незначительных деталей, как, впрочем, и кожный покров.

Что же касается моих волос, тонких, как паутинка, черно-лилового оттенка, то они привлекали внимание доктора, и он подверг их тщательному анализу.

— Если бы я мог вас анатомировать… — часто подшучивал он.

Время летело незаметно. Благодаря способностям, которые я всегда проявлял к быстрому письму, и моей настойчивости, я довольно скоро овладел стенографией, куда, кроме общепринятых сокращений, я ввел также свои собственные. Мои записи расшифровывала стенографистка. Наши фонографы были изготовлены по особым чертежам доктора — они прекрасно воспроизводили в замедленном темпе мою речь.

В первое время я чувствовал: доктор не мог отделаться от подозрений, что все особенности моего организма были вызваны каким-либо умственным расстройством. Но как только это предположение отпало, наши отношения стали абсолютно сердечными.

Мы подвергли подробному анализу мою способность видеть сквозь большое число непроницаемых предметов или густо окрашенных веществ небольшой плотности, какими являются для меня вода, стекло, кварц… Хотя я отлично вижу сквозь деревья, листву, облака, но плохо различаю дно неглубокого водоема, а стекло, которое большинству людей кажется прозрачным, для меня выглядит темным и непроницаемым. Но из всего этого доктора, пожалуй, больше всего удивляло мое умение видеть звезды на облачном небе.

Только теперь я рассказал ему, что цветовую гамму я воспринимаю тоже не совсем обычно. Опыты со всей очевидностью доказали, что красный, оранжевый, желтый, зеленый, синий и голубой недоступны моему зрению, как, скажем, инфракрасный или ультрафиолетовый для человеческих глаз. А чистые краски спектра я видел серыми с черноватым оттенком. Следовательно, моя палитра цветов не соответствует общеизвестной.

Доктор тщательно и серьезно исследовал мое зрение, и его особенности в руках опытного экспериментатора послужили основой многочисленных открытий в изобретенных человечеством науках и дали ему ключ к решению загадок магнетизма, силы индукции, некоторых химических явлений, помогли создать новые физиологические понятия.

Зная, например, что какой-то металл включает в себя целую цветовую гамму, меняющуюся в зависимости от давления, температуры, воздействия электрического тока, или, что бесцветным газам тоже свойственна определенная раскраска даже при небольшой плотности, или, что предметы черного цвета на самом деле обладают великолепной ультрафиолетовой гаммой, превосходящей по красоте все известные оттенки, и, наконец, как меняется цветовой спектр электрического тока, коры дерева, человеческой кожи за один день, за один час или за одну минуту, нетрудно представить себе, что талантливый ученый может извлечь из этих данных любопытные выводы. Как бы то ни было, эти опыты давали доктору творческое удовлетворение, какое может испытать лишь настоящий исследователь, совершая научное открытие, по сравнению с которым гипотезы так же холодны, как пепел рядом с пламенем.