Искатель. 1976. Выпуск №2
Шрифт:
Подъехали муровский автобус, оперативка из 147-го отделения, на пустыре стало шумно, из окон дома высовывались жильцы, сновали какие-то люди, милиционеры рассаживали задержанных по машинам, эксперт-медик перевязывал Позднякову голову, завывали моторы, и меня вдруг охватило ощущение радостной пустоты, чувство свободы и выполненных каких-то не очень даже понятных, но очень важных обязательств.
Арестованных допрашивали одновременно в нескольких кабинетах. От возбуждения и усталости у меня было странное состояние — кружилась голова, шумело в ушах, меня шатало как пьяного.
— …Мой брат Степан Танцюра работал экспедитором в артели «Рыболов-спортсмен». Он знал все их махинации и рассказал о них Борису, который придумал шарашить семьи осужденных…
— …Борис показал мне незаметно участкового. Я подошел и предложил ему билет. Когда в перерыве я вышел, меня под трибуной уже ждал Борис с отравленным пивом. Еще предупредил: «Смотри не перепутай…»
— …Мы с Колькой Танцюрой дотащили под руки его до газона и там бросили под кустами. Мне показалось, что он уже умер…
— …Борис попросил меня достать ему химикат, разрушающий бумагу, и я ему дала смесь с перекисью бензила, которая на свету активно окисляет целлюлозу…
— …Борис объяснял, что потерпевшие боятся милиции больше нас и заявлять не станут о «разгонах»…
— …Борис дал мне адрес дома и номер красного «Жигуля» и велел приклеить в паз заднего буфера пакетик. Я и приклеил ночью…
— …Где искать татарина этого, Рамазанова, нам написал из колонии Степан Танцюра. Мы за его женой и протопали на дачу в Кратово…
Я притворил за собой дверь в кабинет, сел за стол и почувствовал, как усталость навалилась на меня океанской толщей. Плыли в голове какие-то лица, слова, беззвучно разговаривал со мной Лыжин, жаловался мне Благолепов, искал поддержки Хлебников, бесновался Панафидин, щебетала жена его Ольга, скрипел зубами почерневший от горя и унижения Поздняков, и рушилась на глазах каменная стена несокрушимой души Ани Желонкиной, в немом ужасе плакала возлюбленная Лыжина…
Возлюбленная Лыжина. Вот отсюда началась много лет назад эта история. С ее любви и ее болезни идет отсчет времени. Она дала Лыжину силы и дерзость. А я ее никогда не видел. И, наверное, не увижу. Женщину, ради которой ученый сделал великое открытие — лекарство против страха.
Пройдет какое-то время, заводы начнут выпускать миллионы таблеток в цветных упаковках, и люди станут их глотать перед визитом к начальству, после работы, во время ссоры с женой, сократится выброс адреналина в кровь, нервы успокоятся, люди станут смелее, а оттого добрее.
Но ведь Поздняков не глотал сегодня таблеток, когда бросился на двух вооруженных бандитов? И Лыжин не принимал никаких транквилизаторов, когда оставил панафидинскую лабораторию, научную карьеру и заперся у себя, чтобы любой ценой получить метапроптизол?
Значит,
Пронзительно затрещал телефон. Я снял трубку.
— Тихонов? Это Хлебников говорит.
Я посмотрел на часы — двадцать минут четвертого.
— Я звонил вам домой — никто не отвечал, и я решил вам позвонить сюда.
— Слушаю вас, Лев Сергеевич.
— Лыжин очнулся. Если хотите, можете сейчас приехать.
И бросил трубку.
ГЛАВА 21
В палате горели ночники, и два желтых пятна от них симметрично застыли на полу и на потолке. Хлебников сидел у кровати и считал пульс Лыжина.
— Здравствуйте, Владимир Константинович, — сказал я.
Лыжин посмотрел на меня прозрачными глазами, застенчиво улыбнулся, еле слышно шепнул:
— Вы извините, у меня что-то с памятью делается…
— Меня зовут Станислав Тихонов, — подался я к нему.
— Да, да, — неуверенно сказал Лыжин. — Что-то припоминаю…
И я с отчаянием, с рвущей сердечной болью вдруг понял, что он ничего не припоминает — он не помнит меня совсем, он не узнает меня. Он просто меня не знает, никогда не видел, он вычеркнул меня из сказки навсегда.
Хлебников повернулся ко мне, сделал успокаивающий жест рукой:
— Есть отдельные провалы в памяти. Это восстановится…
Лыжин смотрел задумчиво в потолок, где застыли желтые пятна света, как две ненормальных сплющенных луны, потом сказал медленно:
— У меня такое чувство, что мне снился какой-то огромный красочный сон, прекрасный и страшный. Но я ничего из него не запомнил. Я так хотел что-то удержать в памяти, но все утекло, как вода из ладони…
Хлебников спросил:
— Володя, а ты помнишь, кто такой Парацельс?
— Парацельс? — удивленно взглянул Лыжин. — Знаменитый врач и химик. Он умер очень давно. А почему ты спрашиваешь?
— Просто так. Когда-то ты им очень интересовался.
— Да. Но это было ужасно давно, я уже все позабыл. — Он полежал молча, плотно смежив веки, потом открыл глаза и сказал: — Мне кажется, что перед пробуждением, уже на излете удивительного сна, в котором я жил столько и ничего не запомнил, мне кто-то крикнул, я отчетливо слышал эти слова, с ними я проснулся: «Будьте как дети, не имейте тягостного прошлого, и тогда перед вами откроется солнечное будущее…»
— Разве, Володя, мы можем отказаться от нашего прошлого? — спросил Хлебников.
— Наверно, нет, — покачал головой Лыжин. — От прошлого освобождает только беспамятство…
Тихо текли минуты. Хлебников поднялся со стула, я взглянул на Лыжина — он заснул. Лицо его на белой подушке было умиротворенно-спокойным, почти беззаботным, и во сне он был как ребенок — не было прошлого, а только заманчиво звало будущее.
Мы вышли с Хлебниковым в коридор, обнялись, я спустился по лестнице, открыл дверь на улицу. Занимался рассвет, слабый, осенний, но горизонт был чистый, с розовым подбоем — солнце скоро должно было взойти. И, шагая в сторону Преображенки, на исходе этой бесконечно долгой и суматошной ночи, я думал о том, что Лыжина во сне обманули — будущее открыто для тех, кто никогда не забывает своего прошлого.