Искатель. 1977. Выпуск №3
Шрифт:
У меня волосы дыбом встали. «Уоки-токи» орет, «старики» интересуются, что у нас происходит, а как я им объясню? Атака без нападения и оборона без результатов? Ладно. Страх до костей пробирает, но я виду не подаю, ору команду. Парни прореагировали: слева «чертово фоно» заиграло. Ну, крупнокалиберный пулемет иначе. Опять та же свистопляска: бессмысленная пальба по призракам. Только боезапас попусту расходуем.
Ну вот… Стало быть, когда «фоно» по ним чесать стало, им, видимо, надоело. Приложили «палки» к плечам — и, я вам доложу, начался сущий ад. Голубая вспышка — нашего нет. Вспышка — попадание. Как они это делают — ума не приложу. Человек будто взрывается. Мгновенно. Ни крика, ничего. Раз — и розовое облачко. Скорее красное. Мелкие-мелкие брызги такие, словно аэрозоль. А ветер разгонит — пусто. Хоть бы клочья обмундирования оставались или там приклады. Так нет… Облачко вместо человека — и следов никаких.
Ясно, думаю, крышка нам всем у этой самой Сырой горки. Но хоть гранаты-то могут их взять? Противотанковые? Куда там! Наводишь базуку, пуляешь, чушка вонзается в грудь этой твари, или не вонзается, а долетает до груди и… исчезает. Ни разрыва, ни дырки.
А они так методично, без особой спешки — хлоп! хлоп! — мои ребята в брызги превращаются. Отшвырнул я рацию, сам дрожу, хочется зарыться в землю ярда на три или пулю в лоб пустить. Прощай, мама, шепчу, прощай, Пинни, — распылят меня сейчас на кровавые брызги, в душу их, этих тварей, до гробовой доски! Кричу ребятам, чтобы драпали куда глаза глядят, да при этом «красноногих» — артиллеристов значит — матерю на чем свет стоит — почему нас не прикрывают? Те словно услышали: снаряды прямо перед копытами рваться стали. По нас тоже могли лупануть: расстояние-то маленькое, но мы об этом не подумали — обрадовались здорово. Решили, выкрутимся. Если по правде, теперь-то я вижу: тут и «фокстрот» не помог бы — это, по-нашему, ядерная бомба в двести килотонн, но тогда мы воспрянули. От ужаса волосы под каской шевелятся, а все равно ликуем. И тут, парни, мы с Рокки такоеувидели — до могилы в кошмарах сниться будет. Разрывы сплошной стеной от нас всадников скрыли, и вдруг… сначала один проламывается сквозь эту стену, потом второй и третий за ним. Словно не 155-миллиметровые рвутся, а фонтаны воды поднимаются, и этой нечисти одно удовольствие сквозь них проезжать. Да…
И опять наши рваться стали, как живая шрапнель — справа, слева, справа, слева. Мы ждем, когда же наша очередь придет? Думаю, сейчас Рокки брызнет, потом я. Или сперва я, а затем Рокки. Бежать? Бежать смысла не было. Во-первых, куда, а во-вторых, зачем? Все равно на бегу снимут, а то и догонят и вообще жуть что произойдет.
Как получилось, что мы с Рокки в живых остались — понятия не имею. То ли прицелился один из них плохо — да нет, не может такого быть, всех-то остальных они без промаха расчесали, — то ли какой-нибудь валун или куст за фигуру человека приняли. Короче, мне в глаза голубым плеснуло, взорвалась перед нами земля, мелкая такая пыль вверх взметнулась, горячая очень, но не раскаленная, правда. И нас засыпало…
Очнулся я уже в госпитале: всадники черт те куда унеслись, на поиски новых «объектов», наверное, а нас подоспевшие саперы откопали.
Бред? Конечно. Точнее, похоже на бред. А на самом деле все так и было. Естественно, нам сначала не верили. Ведь до поры до времени только слухи ходили, что после встреч со всадниками люди исчезают: хочешь верь, хочешь нет. Штабные крысы все расспрашивали, куда взвод делся да почему всадников пропустили. Впрочем, только поначалу они нас вопросами мучили. Да и чего с этих ублюдков взять, если они из своих крысиных нор ни черта не видели: «бой»-то наш дерьмовый минут пять всего и длился. А потом, когда в других местах то же самое случилось, поверили…
Нет, нет, все чистая правда. И про «фоно», и про снаряды. А вы думаете, с каких пор я седой стал?
Дуглас Стори, тридцати девяти лет, художник
Я вам про себя рассказывать не буду: для вас это не суть важно, вы другого от меня ждете, хотя проформы ради и задаете дурацкие вопросы: где жил? где учился? какие взгляды? Кому все это надо? Мне, по крайней мере, болтать лишнее ни к чему…
Вам нужно знать, что я видел? Вот это и расскажу.
Все началось утром четвертого августа. Я в это время бродил по лесу к северу от Оберона. Люблю, знаете ли, на безлюдье выбраться, и лучше всего, когда это утром, с зари. Так что хоть раз в полгода, а запираю студию — и в лес. Я потому Оберон и люблю, что места здесь отличные. Живу я по большей части в Дулуте, и студия моя там, в Обероне же у меня хижина. Ну, почти хижина. Я ее «бунгало» зову.
То утро я не просто помню — я вижу его. Закроешь глаза — и в голове будто киноэкран вспыхивает: все четкое, цветное. Или нет, словно я вспоминаю картину, которую сам написал: каждый штрих, каждый мазок, каждый колер вижу.
Итак, сошел я с тропинки и стал пробираться в чащу — мечтал спугнуть какого-нибудь зверя и посмотреть, как он будет удирать. Без особых приключений я прошел мили полторы-две. Папоротники кончились, лиственный лес, преимущественно осиновый, перешел в сосновый бор, а вскоре деревья и вовсе начали редеть, указывая, что близка окраина леса. Внезапно впереди, на открытом пространстве, что-то бесшумно сверкнуло. Вспышка была неяркая, но очень интенсивная: лес вокруг меня словно пронизало голубым сиянием. Не скажу, чтобы меня это сильно напугало: вспышка вспышкой, но утро было таким тихим и безмятежным, что тревоге, а тем более страху просто неоткуда было взяться. Только когда ветер подул в мою сторону и донес незнакомый запах — резкий, приторный, дурманящий, — мне стало не по себе. Тем не менее я прошел вперед и остановился за последними деревьями, осторожно выглядывая из-за стволов.
Зрелище, которое открылось моим глазам, поразило своей полнейшей, чудовищной нереальностью. На месте вспышки в воздухе прорисовывалась, я бы даже сказал, «проявлялась», как изображение на фотопластинке, некая конструкция.
Сначала полупрозрачная, она с каждой секундой становилась все более материальной, осязаемой, что ли, и наконец «проявилась» полностью. Я не верил своим глазам; на лугу возвышалось сооружение, весьма напоминающее орудийный снаряд, только неимоверно увеличенный в размерах — диаметр ярдов десять да высота с шестиэтажный дом. От колоссального снаряда его отличало лишь одно обстоятельство: сооружение было сделано не из металла, а из… грубо обтесанного дерева. Да, да, дерева! Если бы не бронзовые — или типа бронзы — заклепки, густо усыпавшие поверхность, оно походило бы на произведение рехнувшегося бондаря, создавшего гигантскую бочку для рекламы местного пива, только бочку такую, что одно днище у нее было нормальное, а второго не было вовсе: его заменяла конусовидная верхушка. Заклепки же наводили на мысль о другом, столь же идиотском сходстве — с макетом космического корабля, сработанным средневековым ремесленником.
Сверкнула еще одна вспышка, слабее первой, на меня пахнуло все тем же дурманом, и один из «клиньев» сумасшедшей бочки откинулся в сторону. Из внутренностей выдвинулся длинный помост, скорее пандус, чем помост, а спустя несколько минут по нему съехали… всадники. Да, в какой-то степени мне есть чем гордиться: я первый увидел ИХ.
Высокого роста, статные всадники держались на своих внушительных конягах — похожих на першеронов, но только с поразительно длинными мордами — необыкновенно прямо, словно на выездке. Одеяние их состояло из буро-серой, кажется, кожаной накидки, рыжих свободных штанов — либо из очень плотной материи (так казалось на расстоянии), либо опять-таки из кожи — из блестящих черных полос непонятного материала. Если не ошибаюсь, полос было семь. Одна охватывала шею и плечи, другая шла поперек груди, третья опоясывала таз, еще по две было на каждой ноге — выше колена и ниже. Более мелкие детали — какие-то регалии на груди и странноватые блестки на спине — я едва различал, зато длинные, по локоть, перчатки и тяжелые высокие башмаки бросались в глаза, но из чего они сделаны — я затруднился бы определить. Если и они были сшиты из кожи, то скорее всего из очень грубой, практически необработанной. Голову каждого венчал похожий на блин убор — вроде розетки из перьев диковинной птицы.
Я до сих пор удивляюсь, почему всадники не обратили на меня внимания. Конечно, сработала интуиция, инстинктивная реакция на чуждое и непонятное — я прятался за деревьями и показываться из-за них не намеревался. Кроме того, ветер дул в мою сторону. Но если учесть их дьявольский нюх, поистине сатанинскую чувствительность и наблюдательность, это все равно остается странным и необъяснимым.
Не знаю, сколько времени я наблюдал за всадниками — может, пять минут, может, двадцать пять, — не до часов было. Эти — уж не знаю, как их и назвать-то, если не «охотниками», — ну, скажем, существа— съехали с пандуса на землю и остановились, переговариваясь. Вы знаете, конечно, что их «речь» с большой натяжкой можно определить словом «переговаривались», по крайней мере, в общепринятом смысле. Я прекрасно разбирал звуки, которыми обменивались всадники — ничего более странного до этого мне слышать не доводилось. Мелодичные, протяжные ноты перемежались с каким-то механическим клацаньем. Как если бы кто-то пробовал клавикорд, а рядом неумело отстукивали на пишущей машинке.
«Посовещавшись» немного таким образом, всадники умолкли и стали внимательно осматривать местность. Я вжался в ствол дерева и старался не дышать. Не знаю, как это передать, но облик их мне сразу показался угрожающим, хотя внешне это ничем не выражалось. Можно лишь предположить, что на нервы действовало их поразительное, уверенное спокойствие. Ни малейшим жестом не выдавали они настороженности, движения казались едва ли не ленивыми, создавалось впечатление, что предстояла им беззаботная прогулка — и только.