Искатель. 1977. Выпуск №4
Шрифт:
Ветер тянул слева, со стороны скалы, и к привычным запахам моря примешивались пряные, дурманящие ароматы шалфея, лаванды и эспарцета — словно открылись внезапно ворота большой парфюмерной фабрики.
Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот с голубым эластичным экраном — последнюю новинку изменчивой моды — и снова повернулся к Пану, который с любопытством продолжал изучать остров. Этот зеленый конус напоминал ему что-то мучительно знакомое…
— Согласно самой последней лоции Эгейского моря этот каменный прыщ именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо — дай бог силы! — ОНРОГКГА-989681, что в переводе на нормальный язык значит «Отдельный
— Действительно, круглый… — задумчиво пробормотал Пан, последний раз внимательно оглядывая островок, и шагнул к Нине. — Ну, что Уисс? Передавал еще что-нибудь?
— Вот последняя запись, Иван Сергеевич…
Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона, послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие ухо диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса. Расспрашивать, о чем они говорят, Карагодскому не хотелось, поэтому академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в трость, разглядывал «операторскую».
Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком появлялись на них выдвижные полуовалы экранов, стояли динамические кресла, услужливо повторявшие любую позу человека…
Но сейчас от благолепия центральной лаборатории ничего не осталось. Скрытая проводка была безжалостно выворочена из стен, внутренности пульта вывернуты, и защитные щитки кучей валялись под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висела над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путалась под ногами. Чудесные покойные кресла были заменены какими-то легкомысленными стульчиками. Лишь одно кресло осталось — на самом носу, чуть ли не над водой, но и его буйная фантазия электроников превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Других ассоциаций таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало. А тощие ноги того, кто устроил весь этот погром — трижды безответственного аспиранта Толи, — торчали из бывшего электрооргана.
— Готово!
Толины ноги беспомощно заскребли по полу, зацепились за стойку винтового стула, судорожно согнулись — и Толя, в одних плавках и в белом распахнутом халате, накинутом прямо на жилистое тело, оказался перед Карагодским.
— А, это вы. Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы смотрите Пана не обижайте! Он бог! В своем деле, конечно…
Решив, что разговора «для вежливости» с Карагодского вполне достаточно, Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
— Эй, орлы! Хватит баланду травить! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на электрооргане несколько пронзительно высоких звуков, от которых мгновенно заложило уши:
— У-и-с-с!
И тотчас же словно ответило далекое эхо — такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
А
— Уисс, миленький, рыбки! Бе-лу-га!
Гоша перегнулся через фальшборт, молитвенно протягивая Уиссу перевернутую капитанскую фуражку. Уисс открыл клювообразный рот и скрипуче захохотал, вибрируя напрягшимся телом.
— Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы же знаете, что в Эгейском море белуги нет.
— В Греции все есть, Ниночка, — убежденно ответил Гоша.
Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез напустилась на капитана:
— Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали прекратить, а сегодня снова. Вдобавок при Вениамине Лазаревиче, а ему, быть может, некогда…
Гоша виновато расшаркался. Пан в одиночестве принялся гонять видеозапись, не замечая ничего вокруг.
Академик хотел было подойти к Пану, но в это время раздался сильный всплеск, и что-то большое, серебристое пролетело перед самым носом, глухо шмякнулось на пол.
— Нина… Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
«Крошка» метровой длины яростно билась в цепких Гошиных руках, разевала зубастый полулунный рот и отчаянно раздувала жабры.
— Что случилось? — поднял голову Пан.
— Уисс принес белугу! Ну и ну! Артист… Спасибо, старик! Мы ее сейчас того… до камбуза!
И Гоша ринулся вниз, едва не сбив по дороге какого-то очень высокого, очень худого и очень смуглого человека, который предупредительно распахнул перед ним дверь.
— Вот заполоха, — одобрительно ухмыльнулся Толя. — Так, Иван Сергеевич, у меня все на мази. Можно крутить!
— Ладно, Толя, спасибо. Где же Кришан?
— Я давно здесь, — раздался за спиной Карагодского глубокий чистый баритон. — Я готов. Давно готов.
— Композитор Кришан Бхаттачария, — торопливо представил Пан смуглого Дон-Кихота. — Наш главный лингвист и толкователь дельфиньего эпоса. Вам интересно будет поговорить с ним, Вениамин Лазаревич.
И Пан юркнул в путаницу проводов, как в джунгли.
— Вам, вероятно, несколько странно присутствие гуманитария в сугубо научном обществе. — Кришан говорил с легким акцентом, который подчеркивал необычную красоту его голоса.
— Откровенно говоря, да…
— Я вас знаю. Вы автор ДЭСПа. Но мистер Панфилов пошутил, назвав меня лингвистом. Я всего лишь музыкант. И очень смутно представляю себе научную суть проблем, которые здесь решаются.
— Хочу вас спросить. Я десять лет искал возможности двусторонней связи с дельфинами. И я сразу, разумеется, обратил внимание на то, что они прямо-таки шалеют от музыки. Услышав музыкальную фразу, они повторяют ее с магнитофонной точностью, потом начинают варьировать звуки, пока фраза не превратится в сплошной скрип и скрежет…
— А вам не приходило в голову, что дельфин старается таким способом понять, что сказали вы музыкальной фразой?
— Нет. Не приходило. Музыка для меня — это игра отвлеченных эмоций, и только.