Искатель. 1983. Выпуск №2
Шрифт:
— Передай, что он может приступать к работе у нас хоть завтра же, — сказал я. — Ездить туда и обратно будем вместе. При желании в Чивите есть где заночевать. Может, Винченцо тоже захочет к нам?
— Милый мой Земледер. — Она накрыла рукой с коротко стриженными ногтями мою руку. Ее рука была горячая, вздрагивающая, и я невольно вспомнил мраморный холод длани Снежнолицей,
— Хватит с тебя забот по части Марио, брат археолог. Пусть мой супруг ночует дома. Рассуди сам: что делать на раскопках бывшему летчику?
— Антонелла, почему “бывшему”? — удивился. —
Она смутилась и ответила с видимым усилием:
— Не ладится у него со здоровьем. Ходил на днях наниматься — не взяли, даже рекламировать стиральный в небе порошок. Видел, ползают по утрам над заливом крохотные бипланы? Полная отставка. Недостаточная наполняемость мозговых капилляров — и это в тридцать лет! Врачи ему нагло врут!
Чтобы ее успокоить, я налил рюмки до краев и сказал:
— Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!
Она жалко улыбнулась.
— Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. — Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: — Антонелла белла, это случилось семь лет назад?
Я рассмеялся.
— Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер…
— Разница немалая, — ответил я как можно тише. — В апреле взрыв на базе, летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?
— Признаться, не докатывается.
— Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.
— Но в таком случае надо немедленно…
— Не повышай голос, Антонелла! — одернул я ее. — Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства. Тут я подумал, что уподобляюсь Эоне, и замолчал. Молчала, и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные…
— Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?
— Что ты хочешь этим сказать? — мертвым голосом сказала Антонелла.
— Не сказать, а спросить. У работавших на ракетной базе рождались когда-либо уроды?
По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.
— Только не это! Нет! — выдохнула она. — Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком в чужие души не смей! Ройся в своих черепках, в трухлявых свалках, но нас, живых, не трогай! — Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.
А я еще долго сидел за столом, под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов… Вал надвигающегося кошмара… Медленно раскручивающийся вал.
8. ПОЮЩАЯ ЧЕШУЯ
— Антонелла, пожалуйста, выслушай меня!
Частые гудки. Она бросала трубку при первых звуках моего голоса. Попытаться найти ее дома и объясниться? Сицилия не то место, где наносят визиты без приглашения.
На третий день после ее слепого бегства по набережной я обнаружил в баре “Золотой раковины” Марио. Он дожидался меня еще с обеда, успев справиться с бутылкой виски. Черная щетина на впалых щеках. Невидящий взгляд исподлобья. “Вот и узнал про смерть Катерины”, — сразу подумал я и повел его к себе.
— Ты что натворил с Антонеллой? Почему она плачет с утра до вечера? — угрюмо спросил. — Ты, орел залетный, забыл кое-что. У нее есть муж. И брат. Как поступают у нас с невежливыми кавалерами, знаешь? Без учета прошлых заслуг, спаситель.
Стоило большого труда усадить его в кресло и успокоить.
— Марио, я сам ничего не понимаю. Единственное, что я Натворил с Антонеллой, — это поинтересовался, не рождались ли уроды в семьях вольнонаемных, на американской базе. Не предполагал, что примет так близко к сердцу. Извини.
Он попросил еще выпить. Я налил полфужера клюквенной водки, он залпом опрокинул, закашлялся. После сказал, уже не так зло:
— Допустим, не моя, а твоя сестра дважды рожала бы увечных. Ты как бы себя чувствовал, спаситель?
Уроды от Антонеллы? Ее красота, выпестованная в колыбели времени красотою неба, моря, гор и лесов, ее красота, сама, как мне казалось, подчиняющая законам прекрасного облик земных просторов, разве может ее красота соскользнуть в бесформенное, безобразное? Если природа начинает самоистязанье, то почему? Или: за что? Ее красота… И тут я опомнился, ощутив, что начинаю думать об Антонелле как о Снежнолицей.
— Твоя сестра не говорила мне о детях, поверь, — сказал я.
— Кто захочет хвастаться сросшимися мертвыми близнецами? Или младенцем, круглым как шар, с лапами бегемота. Он родился четыре года назад… Антонелле сказали, будто тоже мертвый. Но он жив! Он в интернате на Монте Пеллегрино. Я туда заглядываю иногда. Вожу леденцы. Его зовут Колосс, он начал говорить в полгода и своими вопросами хоть кого поставит в тупик. Но как он ужасен, святая мадонна! Ты бы заплакал, посмотрев на него.
— Хочу посмотреть на него, — сказал я.
— Когда?
— Допустим, сегодня же. Возможно?
Он задумался, потом сказал:
— Время удобное. Начальство интернатское уже отбыло. Но зачем тебе это, спаситель?
— Затем же, что и тебе, — ответил я.
Мы спустились вниз. Я взял в баре две коробки шоколадных конфет. Усадил Марио в машину. Завернул к бензоколонке. Тени кактусов и пиний частоколом подпирали дорогу к Лебединому мысу. Острия теней целились в темно-синий залив с пышными кружевами волн. Открылась рощица низкорослых дубов, мы завернули в нее, съехав с асфальта. Вскоре петляющий проселок взбежал на крутой холм, откуда я увидел железную высокую ограду, всю увитую виноградными лозами, а за оградой — двухэтажное серое строение с зарешеченными окнами.