Искатель. 1985. Выпуск №2
Шрифт:
Ему хочется пустить события вспять.
— Не знаю, как быть. Если изменения необходимы, — говорит он Компьютеру, — то пусть будут поменьше. Проследи, чтобы они были минимальными и только те, что мы запланировали заранее. Никакой импровизации.
— Положись на меня. Я знаю вас обоих лучше, чем ты.
— Не заносись. Ты все мне показываешь?
— Понимаю, уже не помнишь. Уже не воспринимаешь полной картины. Это нервы шалят.
— Да, я что-то забыл, но ты же не станешь меня обманывать!
— Не понимаю слова «обманывать».
— Хорошо, хорошо, поехали дальше.
— Почему же ты этого не предвидел?..
Компьютер показывает ему Юлию, но Натан Бронкс, который на протяжении последних месяцев напряженно трудился ночами, подбирая органические соединения для улучшения характера девушки, для переработки ее генотипа и фенотипа, не испытывает ни тени радости от своего изобретения, от своих творческих достижений.
Чудовищно — из этого изнеженного, но дивного тела, из этого нервного бойкого нрава, из открытой улыбки, из метких насмешек и колкостей, из глаз, губ, из слов и жестов родилась пугающе сухая, но ясная и простая вереница формул и диаграмм. Абстракция вытеснила пульсирующую, буйную жизнь…
Ты лжешь, Натан. Все было не так.
Юлия не просто исчезла, ее грубо, насильно превратили в абстракцию. Вспомни, как она мучилась и боролась. Ну давай, вспоминай скорее!
Что это, снова Компьютер?..
Натан теряет чувство реальности. Он видит черное жерло дезинтегратора, видит, как Юлия — живая Юлия! — распадается, теряет кожу, становится красной бесформенной плотью, расползающейся на части, рассыпающейся в прах, в розовый туман, в ничто.
Даже Натану не верится, что человек способен превратиться в череду диаграмм. Даже ему, хотя он сам через это прошел. Сам себя уничтожил и воссоздал заново с помощью своего изобретения и при участии Большого Компьютера.
Он не помнит уже, как разваливался в клочья, в пыль, не помнит боли — этот момент словно вырезан из памяти скальпелем. Даже в обычной жизни человек не ощущает своей тождественности во времени — в различные моменты он был как бы разными людьми. Собственное прошлое нередко представляется опытом кого-то очень близкого, но другого. Мотивация прошлых поступков — почему сделал так, а не иначе? — не всегда очевидна. Сегодня, возможно, все было бы по-другому…
«Тот ли я самый, что и вчера, после дезинтеграции и воскрешения, или уже другой? И если другой, то насколько? И какой будет Юлия?..»
— Опять ошибка.! — возмущается Компьютер.
— Погоди, — отвечает Натан, с трудом беря себя в руки. — Неужели снова неправильно?
И включает микровычислитель, контролирующий программу.
— Ты мне не веришь? — удивляется Большой Компьютер. — Я же никогда не ошибаюсь.
— Но и с тобой может что-нибудь случиться, разве нет?
— Со мной? Никогда. Внутренняя иерархическая сеть корректирующих и запоминающих устройств этого не допустит.
— Ну, на всякий случай…
— Как хочешь. Но это затянет операцию. Не забудь, время интеграции ограничено. Если замешкаешься, Юлия не воскреснет. Ты ведь так называешь повторную интеграцию, верно?
— Солнце гаснет, — прерывает сеанс Большой Компьютер.
— Пусть гаснет, — говорит Натан, — это меня не касается. Быстрее работаем дальше.
— Ну, естественно…
Временные ограничения особенно тяготят Натана, беспокоят его все больше. Он торопится, ошибается снова и снова, поспешно исправляет ошибки, даже не зная, не допустил ли новых неточностей. Эксперимент все больше выходит из-под контроля, а Натана все сильнее донимают воспоминания о начале этой жестокой затеи, в которую он втравил ее и себя. Нельзя сказать, чтобы это было честной игрой.
Детальные чертежи перестройки уже подготовлены. Высокие и изящные, почти целиком прозрачные роботы-лаборанты засасывают разноцветные жидкости в свои длинные, гнущиеся во все стороны пальцы-шприцы. Все ждут Юлию — роботы, Большой Компьютер и Натан, пока еще с гордостью. Пока еще с радостью, но и с уже зарождающимся беспокойством.
Он вглядывается в свой бинокль — в прицел дезинтегратора. После краткого поиска тот нащупал квартиру Юлии и показывает ее Натану.
На лице профессора проступают красные пятна. Юлия как раз переодевается после возвращения со спектакля.
Она стаскивает с себя кружевные одеяния. Натан всматривается в пантомиму бессознательных, почти автоматических движений; Юлия не подозревает, что за ней наблюдают, поэтому ее движения еще живее, еще достовернее, чем на сцене.
Он видел ее в фильмах и театральных представлениях и всегда искренне ею восхищался. Затаив дыхание следил за ее искусством перевоплощаться, вживаться каждый раз в новый образ, в котором, однако, всегда присутствовала ее почти неуловимая, но подлинная сущность. Играя разных героинь самых различных пьес, она всегда оставалась собой.
Но сейчас, совсем одна, не сознающая того, что случится спустя мгновение, не ожидающая ничего и никого, она была собой в максимальной степени.
— Разумеется, — объяснял он ей когда-то, — человек всегда меняется рядом с другим человеком, он постоянно играет новые роли, в зависимости от людей, с которыми сталкивается. Лишь когда он один, вдали от посторонних глаз, у него проявляются собственные черты, он становится сам собой.
— Неправда, — возражала тогда Юлия, — я не становлюсь собой, даже оставаясь одна. В этом случае во мне пребывают как бы две личности, с совершенно разными качествами, намерениями, мечтами. Даже не две, а сразу несколько, и все они — это я, хотя они и отличаются друг от друга. У тебя никогда не бывает такого ощущения?..
Разглядывая ее сквозь прицел, он вспоминает тот разговор и не может противиться впечатлению, что наблюдает сейчас сразу за несколькими Юлиями. «Сколько соблазнительных Юлий обрушилось на мое воображение? Сколько Натанов смотрит в эту минуту на мою Юлию?..»
Чтобы отогнать эти мысли, он включает дезинтегратор. Магнитные присоски заставляют Юлию приблизиться к большому шкафу — там тщательно замаскированная камера распада. Девушка, почувствовав — не сразу, а сделав уже несколько шагов, — неодолимую силу, распространяющуюся со стороны шкафа то ли волнами, то ли импульсами, начинает сопротивляться.