Искатель. 1987. Выпуск №5
Шрифт:
— Двадцать… Пятнадцать… — начал считать Артур, определяя расстояние на глаз, потому что высотомер давно показывал коль.
Гайдроп извивался змеей, тащась по земле. Почуяв нашу нервозность, забились в угол Митька с Прошкой.
— Десять… Пять…
Чтобы водород не мог взорваться от трения, надо поскорей расстаться с газом. Так поступает парашютист, торопясь погасить купол. Рука Семена с намотанной красной стропой дернулась. Затрещала приклеенная к оболочке сверху и снизу лента разрывной щели. Выдох — как у кита-финвала. Газ рванулся из оболочки, точно узник на волю. Гайдроп начал таскать корзину из стороны в сторону.
— Ноль! —
Корзина с лета врезалась в землю. С терзающим душу скрипом спружинив от удара, она подскочила метров на пять, накренилась так, что посыпалась вся поклажа. Потом бухнулась вновь, опять подпрыгнула. Что-то тяжелое больно колотило по бокам и голове. По лицу хлестали стропы. Свободной рукой я попытался дотянуться до Митьки, чтобы удержать пса, но он уже был вынесен и повержен. За котенка я не волновался. Прошка при любой раскладке приземлялся на все четыре. Через минуту краем глаза я заметил Митьку. Он несся за нами по степи. Корзину, как перекати-поле, тащило до тех пор, пока не вышел весь газ и не улеглась оболочка. Гордое творение теперь съежилось, испустило дух, превратившись в бесформенную груду серебристой ткани. На карачках мы выползли на белый свет. У Сенечки заплыл глаз. Артур держался за щеку. Поднявшись на ноги, мы почувствовали, как качается и плывет земля. Ощупали ноги, руки — вроде целы…
Уже в затухающих сумерках мы стащили в одну кучу вещи, растерянные при посадке. Ни разбить палатку, ни залезть в спальные мешки не было сил. Дикий неодолимый сон навалился на нас. Артур и Сенечка подсунули под головы парашюты. Я повернул спальник мягкой стороной, поискал положение, в котором тело бы не болело, но, кажется, так и уснул, не найдя.
Жаркое солнце било в глаза. Я кряхтел, морщился, пытался повернуться на другой бок, но даже сквозь сомкнутые веки проникал яркий слепящий свет. Наконец собрался с духом и сел, охнув от боли. Болело все — от макушки до пяток, как после побоев. С усилием раскрыл глаза и заревел от страха. На меня смотрела дьявольская морда. В панике я треснул по ней кулаком, вскочил на ноги. И тут увидел, что нас окружает тысячная орава овец. Поджарые после летней стрижки, похожие на гончих, животные лезли на распластанную на земле оболочку, слизывали с нее влагу, которую мы стащили с холодного неба. Митька молча гонял овец, но отара, презрев страх, бросалась с другой стороны. Овцы хотели пить. Пинками я разогнал самых нахальных — острыми копытцами они могли порвать казенное имущество.
Артур и Сенечка проснулись уже после того, как оболочка просохла и овцы отхлынули. Мы еще раз прошлись по степи до того места, где корзина впервые встретилась с землей, подобрали утерянные экспонометр, патроны, Сенечкину запасную куртку, нож Артура в кожаном чехле… Потом сложили оболочку, в корзину упаковали вещи.
Я развернул рацию. Она, конечно, не работала после такой «мягкой посадки».
Стало припекать. Мы вылезли из меховых одежд, оставшись в свитерах и спортивных брюках.
— Где же все-таки люди? — недоумевал Артур, как бы спрашивая овец, безмолвным кольцом окружавших нас.
Развернув карту, Сенечка проговорил:
— В семи километрах к северу от нас Карабулак. Восточнее, в десяти, Джанысгой…
— Если из поселков нас не заметили, то чабаны-то должны увидеть! Может, прячутся?
— У нас рога,
Вдруг он замер. Мы оглянулись. Со всех сторон, обкладывая нас, как волков, мчались всадники. Из-под копыт летела густая пыль. Лавина приближалась. Донеслись воинственные крики, гиканье. Наездники мчались, держа наперевес ружья и вилы. Сенечка потянулся к «Барсу», но Артур одернул его:
— Не смей! Затопчут!
— И пойдем, как бычки, под кувалду? — огрызнулся Сенечка, хотя видел, что остановить выстрелами осатаневшую лавину уже было поздно.
Передние на всем скаку попытались затормозить, но налетели задние, образовалась куча мала. Я и рта не успел раскрыть, как кто-то заломил мне руки за спину, туго перетянул их веревкой. Рядом ожесточенно бился Сенечка. Артур кричал, однако его вопли не доходили до торопких, деловых степняков, привыкших укрощать не то что людей, но трехлеток-жеребцов. Дольше всех отбивался Митька, однако и он скоро исчез из поля зрения. Что стало с Прошкой, никто из нас сказать не мог.
Через минуту-другую мы тюфяками валялись в пыли — обезоруженные и грязные. Один из всадников-крепышей в лисьем малахае и спортивном пиджаке в клеточку поднял руку с плеткой на кисти.
— Кто такие? — крикнул он фальцетом.
— С этого бы и начали, чем руки-то ломать, — подал голос Артур.
Всадник кивком сделал знак. Двое спрыгнули с коней, подхватили Артура, поставили на ноги.
— Все наши документы в планшете.
Кто-то разыскал сумку, услужливо подал всаднику в малахае. Тот читать не стал, а засунул планшет за голенища сапог.
— Разберемся. — Он стегнул низкорослого конька, крутнулся на месте и вынесся из круга.
Мы не успели слова сказать. Нас перекинули через седла и погнали лошадей. В нос бил крепкий запах конского пота и полыни. В глаза, рот и ноздри летели ошметки земли — сухой, соленой на вкус. Иногда с галопа лошадь переходила на рысь. Тогда тряска делалась совсем невыносимой. Я завозился, пытаясь переменить положение тела, но получил удар кнутовищем. Захлебываясь от боли и злости, стал крыть своего лиходея, его родителей, бабушек и дедушек.
— Дай передохнуть, мочи нет!
Мучитель натянул поводья:
— Хочешь, в седло посажу?
Не дождавшись ответа, он поднял меня за шиворот, вставил в седло, сам уместился на крупе. Я разлепил глаза. Впереди мчалась основная орда. Там Арик и Сенечка. Сзади и по бокам неторопливо рысили те, кто отстал.
В поселок нас не повезли. Сгрузили на выгоне и затолкнули в пустую овчарню. Сквозь маленькие оконца мутно тек солнечный свет. Хотя мы не завтракали, но голода не чувствовали, зато скоро стала терзать жажда. Пить хотелось мучительно. Артур подошел к воротам. Сквозь щели иссохших досок виднелась жердь засова. Он пнул ногой. Приблизился пожилой стражник с двухстволкой на ремне, что-то пробормотал по-казахски.
— Пить дай, басмач! — рявкнул Артур.
Караульщик выпалил длинную фразу и ушел в саманную сторожку, где собирались овцеводы в зимние дни. Прошло минут пять. Убедившись, что стражник нас поить и не думал, Артур стал колотить плечом в ворота, поскольку руки у него были связаны. Казах рассердился, стал что-то кричать, гневно потрясая оружием.
— Дай пить, палач!
Сторож потоптался перед воротами, опять протрещал какую-то фразу и ушел. Он больше не показался из домика, хотя Артур раскачал ворота так, что они едва не слетели с петель.