Искатель. 1988. Выпуск №2
Шрифт:
— С ней в компании нечасто приходилось общаться. Её Охыра пригласил, консультировался у неё насчёт партии песцов… А штучка с секретом! Живёт без мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти, обводы корпуса сам видишь какие… И ни на кого в упор не глядит! Попробуй, но если хотя бы разрешит проводить — я обязуюсь всухую сжевать собственный галстук!
Данецкий был в приподнятом настроении, подойдя с бутылкой, сразу налил в ёмкости беседующих.
— Не можно отделяться для деловых контактов. На то будет срок завтра… Панове, прошу поднять бокалы за здравие сиятельных
— Виват! — поддержал Охыра воодушевлённо.
Мужчины выпили, дамы тоже не остались безучастными к тосту.
В магнитоле хрипловато напевала про амор итальянка. Мальцев поставил бокал, пересёк комнату и остановился перед Русановой.
Та вздохнула и поднялась.
— Накал веселья повышается, — отметил Мальцев, когда повёл в танце партнёршу. — Вы не устали?
— Я плохо танцую или у меня понурый вид?
— Танцевать с вами удовольствие, а вид — радующий глаз… Просто это я несколько сник от обилия впечатлений. Может быть, нам уйти потихоньку? Через часок.
— Уже нам? — усмехнулась она. — Не знаю, нам ли, но я уйду очень скоро.
Кружа с Викой Лоховой, Воронцов нет-нет да поглядывал на Русанову и её партнёра. Пара оставляла отменное впечатление, этого нельзя было не признать. Но что-то ёжилось внутри, когда он смотрел на Мальцева: вот танцует себе человек и танцует, с партнёршей беседует, а обвались сейчас потолок, он и к этому будет готов… Постоянная готовность ко всему, что бы ни произошло, вот что в том чувствовалось! Это что же, журналистская практика такое вырабатывает? — подумал Сергей Александрович, удачно ответив на очередной и довольно коварный вопрос Вики.
Ветер раскачивал на столбе фонарь под жестяным колпаком, и жёлтое пятно света то и дело выхватывало из полутьмы угол дощатого забора.
За забором залаяла собака, услышав чьи-то шаги, двое человек, пройдя вдоль него, пересекли световое пятно, направились к продуктовой палатке поодаль.
— Привет, Любушка, пивца не осталось? — искательно спросил один, облокотясь на узкий прилавок перед оконцем.
— Откуда бы? Хватился на ночь глядя, — продавщица убирала с витрины перед стеклом какие-то банки, передвигала картонные ящики. — Закрылась я давно, зато тут торчу, что завтра хозяйство сдавать… Другая теперь хозяйничать будет, а я отмучилась с вами, слава богу, ханыги несчастные! Иди домой, жена ждёт сидит, а он всё-о пиво к ночи ищет.
— Да я так, вдруг осталась бутылочка. Веселее б стало до остановки топать…
— Ну и пошли, Вить, — позвал жаждущего его спутник. — Чего зря ля-ля разводить.
— Ладно, счастливо, Люба!
— Идите-идите… Ох, мужики! И без вас скушно, ну и с вами маета.
Продавщица обозрела оставляемое хозяйство и, переставив ещё поглубже одну из коробок, опустила навесную раму на оконце.
И в это время оттуда, где лаяла за забором собака, вышел ещё один человек.
Сгорбившись, приволакивая ногу, он подошёл к палатке, постучал в стекло.
— Простите, мне бы пачку чая, если можно.
— Ну закрыто же, видите! — вознегодовала Люба из-за стекла. — Одним —
— Нет-нет, я бы чаю… Извините.
Старик отошёл от палатки, на самом краю колеблющегося фонарного пятна остановился, сунув в рот сигарету, охлопал карманы — искал спички.
Рука с зажигалкой выдвинулась из темноты, огонёк вспыхнул после щелчка, погас на ветру, и зажигалка щёлкнула снова.
— Н-ну? — спросил поднёсший огня. — Будешь тут прикуривать или к себе позовёшь? Ловко ты нырнул, да теперь дошла коза до воза: хотим послушать, кто Шмеля прибрал!
Увидев, что за спиной говорившего темнела другая фигура, старик невольно обернулся к палатке: продавщица уже навешивала замок.
— Я… Да как вы меня поразнюхали? — Лицо старика передёргивалось от волнения, потом окаменело, и глаза расширились в ужасе. — Как прибрал? Кто? Я ничего не знаю, ребятки, обождите… И худо мне, сердце дрыгает.
— А кому хорошо? Только птичке-ласточке, пока зима не пришла… Ты не придуривайся, темнила, а шагай к месту, где занорился, пока прямо тут не оставили. Ну!
С противным повизгиванием качался фонарь на столбе, светилась запертая палатка. Не очень далеко раздался низкий сигнал электрички.
Старик, сгорбившись ещё больше, поплёлся в сторону забора, за которым лаяла собака, и две тени двинулись за ним.
Русанова сама предложила идти пешком, и, охотно согласившись, Мальцев сразу вспомнил краткую характеристику, данную ей Воронцовым: «Живёт без мужа, одевается хорошо, хотя зарплата не ахти…» Вспомнил и поймал себя на том, что подосадовал, ибо таилось в сказанном нечто бросающее тень на женщину, идущую рядом, а эта женщина ему нравилась, что было совсем некстати.
— …Самые высокие цены обычно итальянцы дают, — рассказывала Елена Андреевна. — Особенно когда доходит до модных мехов.
— Это какие же?
— Рысь, волк, серебристо-чёрная лисица, норка по-прежнему… И, конечно, пресловутый соболь, он только нами представляется. Входит в моду светлый хорь.
— Хорёк? — удивился Мальцев. — Вот никогда подумать не мог… А вы какой мех любите?
— Белку, — рассмеялась она. — Нет, правда. Я ведь когда гляжу на шкурки, почему-то вижу самих зверей. Рысь, волк, лиса, хорёк — одна кровожадная шатия. А белка никого не трогает, славная такая.
— А соболь, значит, вам тоже не нравится?
— Ну, этот никому спуску не даст! Ночной хищник, не брезгует никем. Из одного семейства куньих: соболь, куница, хорёк, норка, выдра, барсук…
— И барсук из этих? — в удивлении приостановился Мальцев. — Он не похож на них совсем и спит зимой, как медведь… Вы меня не морочите?
— Зачем же? — опять засмеялась Русанова. — Просто все пальцеходящие, а он из стопоходящих и тоже хищник, правда, не столь активный, раз только на земле охотится и зиму спит. А на Дальнем Востоке живёт куница-харза, такая крупная, что даже на косуль нападает.