Искатель. 1988. Выпуск №2
Шрифт:
— Что? Как же… Ох, правда! Мы ведь садились в последний момент, — залепетал пассажир в брюках. — Мой попутчик в другом купе, я там вещи оставил и спросонья перепутал, знаете… Поскольку мой совершенно такой же. Вы убедитесь, пожалуйста, я принесу…
— Зачем, я вам верю, — беглая улыбка сделала почти приятным жёсткое лицо владельца портфеля. — А поскольку я реагировал тоже со сна, вы должны меня извинить.
— Да, конечно… Я понимаю. Я как раз сейчас туда пойду, там умывальные принадлежности, знаете, бритва и всё такое…
Опасливо передвинувшись на полке к двери, он шмыгнул из купе, а его обидчик, оставшись один, задвинул дверь, посмотрев на себя в зеркало, проворчал: «А нервишки-то стали тонковаты, братец!» Потом сдёрнул с вешалки над изголовьем махровый халат и вскоре прошествовал по коридору в туалет.
Когда проводница начала разносить чай, он вышел в коридор уже одетый, глядя в окно, закурил, а из ближнего купе показался тоже успевший сменить тренировочные брюки сосед, нырнул обратно и опять показался с портфелем в руке.
— Простите, что отвлекаю… Вот! Точно такой, а вы уже легли, когда я вошёл. Вещи заносить, излишне шуметь постеснялся просто. К тому же товарищ рядом, мы, знаете, слегка отметили одно событие, ну и с утра внимание, конечно, ослабло… Вы извините!
— Да оставьте, право, — усмехнулся куривший. — Недоразумение оно недоразумение и есть. И вы не обижайтесь.
— Ни в коем случае! — Человек с портфелем потоптался рядом, улыбнулся искательно. — Мы с товарищем бутылочку сухонького открыли… Не присоединитесь?
— Благодарю. С утра пью напитки не ниже сорока градусов. А вино — ни в коем случае, и вам не советую. Да и подъезжаем уже, слышите?
Радио звучно объявило о прибытии. Раздалась бравурная музыка, вскоре за стёклами потянулся перрон.
Встречающие ожидали и у начала перрона, ближе к выходу в город. Среди них, зябко нахохлившись, похаживал длинноволосый и долговязый малый в линялом джинсовом костюме, исподлобья оглядывая выходивших с поезда.
— Сева! — В руках, у любителя крепких напитков сейчас, кроме портфеля, был ещё и чемодан, глаза усмешливо щурились. — Здравствуй, Сева… Этак ты меня долго встречать будешь.
— Виктор Сергеевич, дорогой, — не вдруг, сначала ещё присмотревшись, расплылся долговязый Сева, разводя руки. Но не обнял, а поспешил взять чемодан. — Как это я тебя не увидел? Идём сюда, я машину поближе подогнал… Понимаешь, собрался ехать, а она не заводится! Боялся, что опоздаю.
— Опаздывать нехорошо. Что бы я тогда стал делать? Сел на чемодан, заплакал, так бы и сидел в ожидании обратного поезда…
Люся Баканова приступила к трудовой деятельности месяц назад — если считать совсем точно, то двадцать восемь дней, — и каждый день дарил ей радости и огорчения.
Всякий раз, отправляясь на службу, она радовалась, что нашла место, о котором можно только мечтать: рядом изысканнейшие меха, демонстрации мод, навещающие её шефа иностранные гости — и всё это при самых необременительных обязанностях, плюс множество новых и очаровательных подружек. Но к вящему сожалению, человек, особенного внимания которого она добивалась, нимало не был склонен его оказывать. Нет, заместитель заведующего отделом внешних сношений Сергей Александрович Воронцов неизменно любезно и без тени начальственного высокомерия общался со своей секретаршей. И это была именно та любезность, какая служит для установления точно определённой дистанции, как между сослуживцами, так и между мужчиной и женщиной.
В свои девятнадцать лет Люся успела кое-что узнать про жизнь в разных её проявлениях. Хотя и без этого, уже в силу одной своей принадлежности к лучшей половине человеческого рода, была способна понять, что в её огорчениях повинна другая представительница той же половины. А вскоре новые подружки не преминули точно назвать имя счастливой соперницы. К этому времени стены проходной комнатки секретарши перед кабинетом Воронцова были сплошь увешаны фотографиями манекенщиц, среди коих наличествовало и фото Виктории Лоховой, или Вики, как называли её подруги. И узнав, что именно она якобы пользуется особыми симпатиями Сергея Александровича, страдающая секретарша переместила фотографии соперницы из угла у окна на стену против двери Воронцова. То ли для того, чтобы чаще видел, привык, и привычка родила неприятие, то ли для того, чтобы мог сравнить холодную красоту Лоховой с живым и пикантным очарованием близкой помощницы… Кто знает?
Каждый день, придя на работу, Воронцов по заведённому регламенту проводил час в своём кабинете. Затем, если не был занят посетителями, покидал кабинет, оставляя точные указания, что кому отвечать и где можно его найти в случае надобности. И сегодня, ровно в десять тридцать, он вышел от себя и с неизменно радушной улыбкой попросил:
— Люся, будьте любезны, приготовьте кофе к двенадцати. Я зайду к Харлампиеву, навещу старшего товароведа и спущусь в зал. Там и буду, если что.
— Хорошо, Сергей Александрович, я поняла, — Баканова вспомнила, о чём просили узнать нетерпеливо ждущие новостей манекенщицы, и решилась спросить: — Простите, Сергей Александрович, а что с этой ужасной кражей? Выяснилось что-нибудь?
— Когда выяснится — вы узнаете одной из первых, я вам обещаю, — сказал Воронцов, ничуть не выдав, насколько забавляет его изысканная поза, избранная секретаршей при разговоре на этот раз. — Пока могу сообщить только то, что знают все: милиция ищет преступника.
А вообще из-за этой кражи всё летело вверх тормашками! На международных рынках русские соболя по-прежнему ценились дороже других мехов, несмотря на стремительное вхождение в моду таких полноволосых мехов, как рысь, волк и лисица. Представители фирм и корреспонденты, прибывшие на аукцион, каким-то образом тотчас пронюхали о печальном событии, и для многих из них оно явилось скорее сенсационным, нежели огорчительным. А вот устроителям аукциона предстояло выкручиваться: соболя числились в списке распродажи, предпринимались отчаянные усилия подсобрать ещё часть шкурок из разных запасов, но это всё равно был уже не тот товар и не в том количестве.
К главному своему начальнику, Евгению Николаевичу Харлампиеву, попасть не удалось. Его многолетний цербер Софья Григорьевна сообщила, что у начальства с утра засел милицейский чин и тревожить Евгения Николаевича она не может, не хочет, не будет! Всё это было подано с соответствующей миной и категоричным потряхиванием седыми завитушками.
Старшего товароведа Самохина тоже не оказалось на месте, но он вскоре появился в холле перед конференц-залом, стоял, как надгробие самому себе, в горестной задумчивости. Было, ох было от чего впасть в задумчивость Леониду Петровичу Самохину, поскольку в списке немногих доверенных лиц, имевших доступ к ключам от хранилищ, он значился одним из первых!