Искатель. 2013. Выпуск №7
Шрифт:
Спальня Юлия меж тем волшебным образом тоже заполнилась людьми. Две перепуганные женщины, какой-то рано полысевший господин, одетый в черный костюм, словно гробовщик (хотя почему «словно»? гробовщик в сложившихся обстоятельствах был бы весьма кстати), некий смутно знакомый мужчина в рабочем джинсовом комбинезоне, Егор поклясться бы мог, что мужчину зовут Романом — кажется, они дружили в далеком детстве…
Дамир наконец отлепился от тела патрона, сурово оглядел собравшихся и распорядился:
— Территорию особняка до приезда полиции прошу никого не покидать. Ерофеич, вызывай полицию и «скорую».
— Полицию? — вяло удивился Егор, борясь с некстати нахлынувшей дурнотой. — Зачем?
Азиат стрельнул газами-щелочками.
— Я все-таки не врач. Я знаю только, что хозяин никогда не жаловался на сердце.
В коридоре, за дверью, что-то упало с глухим стуком. Егор выглянул и увидел Марию. Она была без сознания.
Глава 11
Метель
За 192 года до финала.
Старая Смоленская дорога, середина ноября
Метель началась третьего дня. Ледяная крупа жестоко хлестала по лицу, словно неприятельская шрапнель, проникала за шиворот, выбивала слезы из воспаленных глаз и заставляла кутаться в шерстяной платок, который я маскировал грязными тряпками.
Мы отступали из горящей Москвы. Бог мой, стоит вспомнить, как радовались мы, увидев ее издали, с Поклонной горы, — загадочную русскую столицу. Какое щенячье счастье охватывало нас, когда небольшого роста человек в сером походном сюртуке, верхом на белой лошади, проезжал мимо наших шеренг… «Солдаты! — кричал он, и его слышали в последних рядах. — Война закончена! Перед вами Москва. И она — ваша, черт возьми!!!»
— Да здравствует император! — орали мы в ответ, и слезы гордости выступали на наших глазах.
На моих глазах…
В то утро 14 сентября я впервые увидел Наполеона вблизи. Мой пистолет — маленький «Лефорше» — был наготове, почему я не выстрелил? Наверно, потому, что в ту минуту я забыл, что он мой враг. Я почти любил его…
Москва обманула нас. Она сулила нам отдых, сказочное обогащение и немедленное заключение мира. Однако — она была мертва.
Мы медленно шагали по пустым улицам, с опаской оглядываясь по сторонам: нам все еще не верилось, что русские оставили свою столицу без боя. А к вечеру город запылал. Были ли тому виной местные жители, ушедшие в подполье, или наши солдаты, сверх меры нагрузившиеся вином, — неизвестно.
От полка, в котором я служил, осталось человек пятьдесят. Первое время, двигаясь от сожженной Москвы на Калугу, мы держались кучкой, но вскоре потеряли друг друга из вида. Рядом со мной остался лишь малый по имени Люсьен Жизак — довольно гнусный тип с красным, как у пьяницы, носом. Он все время клянчил у меня платок, чтобы прикрыть им воспаленные уши. А однажды ночью даже попытался украсть его у меня. Я ударил его и свалил с ног — это было легко, Жизак очень ослаб за время нашего бегства из сожженной Москвы. Он упал лицом в сугроб и заплакал от бессилия. Никто даже не повернул голову в его сторону. Наутро я разыскал его недалеко от костра. Жизак сидел на пеньке, скрючившись от холода и обхватив себя руками. Я снял с головы платок и бросил ему на колени.
— На, держи. Ты же хотел…
И пошел прочь. Я спиной чувствовал, как Жизак растерянно смотрит мне вслед. И как его губы шевелятся, не в силах что-нибудь произнести…
На рассвете 14 ноября наш полк подошел к Березине. Утро выдалось дьявольски холодным и ветреным. Ноги, копьгга и колеса вязли в непролазной грязи; сверху, как обычно, сыпала какая-то ледяная дрянь. Жизак с того дня, когда я отдал ему платок, проникся ко мне чем-то вроде симпатии. Головная боль, кажется, тоже прекратила его донимать — возможно, как раз благодаря моему платку. Что ж, добро, если так.
— Я тут кое-что разузнал, — прошептал он мне на ухо. — Завтра на рассвете через мост будет переправляться Корсиканец со своей свитой. Нужно будет пристроиться им в хвост, тогда у нас будет шанс проскочить на ту сторону…
Я поспешил отвернуться, чтобы мое лицо меня не выдало.
Завтра Наполеон Бонапарт ступит на мост. И я смогу оказаться рядом, на расстоянии выстрела. Я задумчиво оглянулся на карету без лошадей, возле которой мы притулились. Похоже, мне послало ее само Провидение. Ее — и еще нарезной штуцер, который я забрал у мертвого русского егеря…
Жизак первым заметил кортеж императора. Вернее, услышал, поскольку первыми его словами, когда он растолкал меня, были: «Барабан, Гийе! Барабан бьет!» — и куда-то исчез — должно быть, побежал к реке. Давка там была неимоверная: сосед напирал на соседа, и проложить дорогу к переправе можно было только с помощью штыков.
Наполеон Бонапарт, император Франции, — маленький, сгорбленный, в длинном унылом плаще и такой же унылой треуголке, — опираясь на трость, неспешно спускался по дороге с холма. Я медленно протянул руку к ружью. На то, чтобы просунуть дуло в окошко кареты, взвести курок и прицелиться, уйдет секунд пятнадцать — столько же понадобится императорскому кортежу, чтобы поравняться с моим убежищем. Спешить было некуда…
Спешить было некуда, но я опоздал. Я обнаружил это, когда сзади меня дернули за рукав и негодующе проорали в самое ухо:
— Гийе, какого дьявола! Шевели задницей, нам надо пристроиться к гвардейской колонне…
— Оставь меня, — процедил я, не отрывая взгляда от фигуры Бонапарта.
— Что значит «оставь»? — удивился Жизак. — Ты что задумал, Гийе?
— Сиди тихо, — сказал я. — Не дергайся, и ты не пострадаешь, обещаю.
Он смотрел на меня, как кролик на удава, и вдруг заорал, рванувшись из кареты:
— Помогите!!! Помогите, убивают!!!
Я не успел его задержать. Я мог бы схватить «Лефорше» и выстрелить ему меж лопаток — на это ушла бы секунда, не больше. Но я не сделал этого.
— Спасите!!! — вопил Жизак. — У него ружье!!!
Все стали оборачиваться — по крайней мере, те, кто находился ближе к карете. Кое-кто, возможно, даже заметил дуло ружья в боковом окошке… Но мне было уже все равно. Штуцер раскатисто рявкнул, сверкнул язычок пламени, и за миг до того, как облачко дыма закрыло мне обзор, я увидел, как человек в маршальском мундире рванулся к Наполеону, раскинув руки, будто хотел заключить его в объятия…