Искатель. 2013. Выпуск №7
Шрифт:
Снова зазвонил телефон — громко и бесцеремонно, будто зашелся в издевательском хохоте. Друзья вздрогнули и растерянно переглянулись.
— Ты подойдешь или нет? — одними губами спросил Егор.
— Лучше ты, — так же беззвучно отозвался Роман.
— Почему я? Телефон-то твой…
— Все равно… Если это меня, то передашь трубку.
Егор глубоко вздохнул, как перед прыжком в ледяную воду.
— Алло.
— Квартира Заялова? — Голос в трубке был другой — явно мужской, усталый и очень серьезный.
— Да, Николай Николаевич;
— Это
Ромка облегченно вздохнул и взял трубку.
— Здравия желаю, гражданин следователь. Однако вы ранняя пташка… — Он помолчал и, вдруг стремительно побледнев, выдохнул страшным шепотом: — Что?! Что вы сказали?!
Глава 13
Коридор
Она была мертва уже несколько дней. Так заявил патологоанатом — флегматичный грузин с могучим торсом и серебряной серьгой в мочке уха, напоминающий кузнеца в оружейной мастерской или мясника на центральном рынке. Егору и Роману пришлось опознавать тело в морге: единственная родственница Ляли Верховцевой, та самая двоюродная сестра из Мурманска — города, куда Лялечка так и не добралась, — работала посудомойкой на сухогрузе и в данный момент находилась где-то на траверзе порт Полярный — пролив Карские Ворота.
В покойницкой, среди сероватого кафеля, сверкающих никелем каталок и устойчивого запаха формалина, Ромка держался спокойно. Он не дрогнул и тогда, когда чертов грузин откинул с Лялиного лица простыню (заострившиеся черты, желтые губы, будто отлитые из воска, и темная впадина на левом виске, у границы волос), и когда следователь, стоявший туг же, возле каталки, задал свой вопрос, отдающий садизмом средневековой инквизиции. Единственное, что Ромка позволил себе, — это слегка откашляться, прежде чем ответить на него:
— Да, это Ляля.
И на негнущихся ногах шагнул к двери.
В коридоре, ярко освещенном люминесцентными лампами, стояли несколько сколоченных вместе кресел с откидными сиденьями — наподобие тех, что доживают свой век в кинотеатрах повторного фильма. Роман опустился в одно из них и запрокинул лицо вверх — должно быть, чтобы слезы не пролились из глаз, но они все равно пролились: Егор заметил влажную дорожку на Ромкиной щеке. Подошел следователь, расстегнул пиджак, ослабил узел галстука и сообщил:
— С сестрой связаться пока не удалось, но это вопрос двух-трех дней. Мы могли бы подождать с опознанием, но, сами понимаете…
— Где ее нашли? — спросил Роман.
— В лесополосе, на выезде из города, в полукилометре от поста ГИБДД. Скорее всего, ее привезли туда на машине. На обочине остался нечеткий след протектора. Скажите, когда вы видели Верховцеву в последний раз?
— В прошлую среду. Ляля сказала, что собирается навестить сестру. Обещала вернуться через две недели.
— Вы не провожали ее на вокзал?
— Я опоздал. Накануне до ночи
— Нет, только пустую сумочку. Видимо, в ней успели покопаться.
— Неужто этот урод на шмотки позарился? — не веря себе, пробормотал Егор.
Колчин отрицательно покачал головой.
— Нет, версия ограбления практически исключается. Дело в том, что Алевтина Даниловна скончалась от отравления мышьяком. Так что основная версия на сегодняшний день такова: Алевтина погибла как нечаянная свидетельница.
— Свидетельница чего? — спросил Егор.
— Пока не знаю. Каких-то событий, происходивших в особняке незадолго перед смертью Юлия. И, очевидно, связанных с его смертью.
— И что… — Ромка сглотнул слюну. — Мышьяк и тут был в вине?
— Трудно сказать. Алевтина Даниловна плотно поела за час или два до смерти. И выпила «Каберне», но немного: не больше двух бокалов, — Колчин сделал паузу. — Вряд ли убийца смог бы напоить ее насильно. Значит, она выпила вино добровольно — с человеком, которого хорошо знала. Настолько хорошо, что у нее и мысли не возникло опасаться…
На этот раз за столом хозяйничал Егор, потому что Роман, привалившись спиной к стене, безучастно уставился в неработающий телевизор. И Егор, глядя на друга детства, вдруг ясно осознал, как сильно Ромка был влюблен в Лялечку. Нет, не так. Он не был влюблен — он любил. Со всем уже немолодым пылом, со всей страстью, доходившей до самоотречения. И горе его было таким же: всепоглощающим, антрацитово-черным, без малейшей надежды увидеть серую полоску на горизонте.
Егор почти насильно впихнул стакан в Ромкины пальцы и сказал:
— Ты все-таки того… выдохни. А то перегоришь.
Роман равнодушно повел плечом: ну и перегорю, подумаешь. Водку, однако, выпил — медленно и равнодушно, как кипяченую воду. И вдруг произнес, кривовато усмехнувшись:
— Одно хорошо: Марию теперь, наверное, отпустят.
— Почему? — не понял Егор.
— Потому что арестуют меня.
Егор удивленно взглянул на друга детства.
— Что ты несешь? За что тебя арестовывать? За убийство собственной невесты? За убийство Юлия, которого ты едва знал? У тебя не было мотива!
— Был.
— Что?
— У меня был мотив, — сказал Роман.
Он неловко, по-стариковски, завозился, выгнул ноги дугой, чтобы дотянуться до своего кармана, покопался там, выудил что-то завернутое в носовой платок и протянул Егору.
— Ты спрашивал, что я подобрал с пола в спальне Юлия…
Егор развернул узелок — и увидел тонкое золотое колечко с голубым камешком. Очень знакомое колечко…
— Это Лялино, — сказал Роман. — Оно лежало там, в спальне, возле кровати.