Искра жизни

Ремарк Эрих Мария

Чтобы ободрить человека, Штейнбреннер пнул его под зад. Через ворота проползли еще несколько человек, но больше половины пока оставалось снаружи.

— Еще тридцать секунд! — прокричал Штейнбреннер тоном радиодиктора, объявляющего точное время.

Шуршание, царапание и причитание усилились. Двое беспомощных лежали на дороге, размахивая руками и ногами, словно пловцы веслами. Подняться больше не было сил. Один из них плакал высоким фальцетом.

— Пищит, как мышь, — сказал Штейнбреннер, поглядывая на свои часы. — Еще пятнадцать секунд!

Раздался еще

выстрел. На этот раз не в воздух. Человек, прикрывший лицо руками, вздрогнул и совсем распластался на дороге. Вокруг его головы, как темный венец, образовалась лужа крови. Молящийся рядом с ним узник попробовал подняться, но сумел встать только на колено, потом сполз на бок и повалился на спину. Он судорожно закрыл глаза, поболтал руками и ногами, словно желая бежать и не зная, что всего лишь сотрясает воздух, как младенец в колыбели. Эти старания вызвали взрыв смеха.

— Как ты его хочешь взять, Роберт? — спросил один из эсэсовцев шарфюрера, который пристрелил первого заключенного. — Сзади через грудь или через нос?

Роберт медленно обошел барахтавшегося на земле. На какой-то миг он в задумчивости остановился у того за спиной. Потом наискось выстрелил в голову. Суетившийся взвился, несколько раз тяжело хлопнул ботинками по земле и завалился. Он медленно прижимал к телу одну ногу, потом вытягивал ее, снова прижимал и снова вытягивал…

— Не точно ты попал, Роберт.

— Нет, точно, — возразил равнодушно Роберт, не глядя на критика. — А это лишь нервные рефлексы.

— Все, конец! — объявил Штейнбреннер. — Ваше время истекло! Ворота закрываются!

Охранники действительно начали медленно закрывать ворота. Раздался испуганный крик.

— Только не надо так напирать, господа! — орал Штейнбреннер. Глаза его весело светились. — Пожалуйста, только без толкотни, один за другим! А то еще кто-нибудь скажет, что вас здесь не уважают!

Трое так и не доползли. Они лежали на дороге в нескольких метрах друг от друга. Двоих Роберт спокойно прикончил выстрелом в затылок. А вот третий все крутил головой, наблюдая за ним. Он полусидел, и когда Роберт заходил к нему со спины, то поворачивался и смотрел на Роберта, словно таким образом мог предотвратить выстрел. Роберт попробовал дважды, но каждый раз тому удавалось последним усилием повернуться так, чтобы видеть Роберта в лицо. Наконец, Роберт пожал плечами.

— Как хочешь, — сказал он и выстрелил узнику в лицо. Он сунул оружие в кобуру. — Вместе с этим всего сорок.

— Сорок прикончил? — спросил подошедший к нему

Штейнбреннер. Роберт кивнул.

— Из этого транспорта.

— Черт возьми, ну ты и молодец! — Штейнбреннер смотрел на него с восхищением и завистью, словно тот установил спортивный рекорд. Роберт был старше его всего на несколько лет. — Вот это я понимаю, класс!

Подошел более старший по возрасту обершарфюрер.

— А вы тут со своими хлопушками! — выругался он. — Да еще теперь снова устроят театр с оформлением бумаг по тем, кого прикончили. Возятся с ними так, будто привезли принцев.

За три часа, пока шло персональное оформление нового транспорта,

от изнеможения упали тридцать шесть человек. Четверо умерли. С утра не было воды. Двое заключенных попытались тайком принести из шестого блока ведро воды. Но их схватили, и теперь они висели с вывернутыми суставами на крестах возле крематория.

Персональное оформление продолжалось. Спустя два часа умерло семеро и более пятидесяти, обессилев, лежало на земле. В семь часов — уже сто двадцать, и трудно было определить, сколько из них умерло. Потерявшие сознание лежали неподвижно, как мертвые.

К восьми часам личный учет тех, кто еще мог стоять, был закончен. Стемнело, небо затянули серебристые барашки. Возвращались трудовые коммандос. Им специально устроили сверхурочные, чтобы управиться с вновь прибывшим транспортом. Коммандос по расчистке развалин снова нашли оружие. Уже в пятый раз и на одном и том же месте. В этот раз была приложена записка: «Мы помним о вас». Заключенные давно поняли, что оружие по ночам прятали для них рабочие военного завода.

— Полюбуйся-ка этой неразберихой, — прошептал Вернер. — Ничего, пробьемся.

Левинский прижимал к груди плоский пакетик.

— Жаль, что мало. Работы осталось всего на два дня, не более. Тогда и разбирать будет нечего.

— Шагом марш, вперед! — скомандовал Вебер. — Перекличка будет позже.

— Черт возьми, почему у нас до сих пор нет пушки? — прошептал Гольдштейн. — Ну и не везет же нам!

Они маршем прошли к баракам.

— Новичков в дезинфекцию! — объявил Вебер. — Мы не хотим, чтобы занесли тиф или чесотку. Где старший по помещению?

Появился старший.

— Вещи этих людей необходимо дезинфицировать, чтобы не было вшей, — сказал Вебер. — У нас хватит для них носильного белья?

— Слушаюсь, господин штурмфюрер. Месяц назад получено еще две тысячи пар.

— Ах, да, верно, — вспомнил Вебер. Одежду прислали из Освенцима. В лагерях смерти всегда достаточно вещей, чтобы поделиться ими с другими лагерями. — Ну-ка, всех в баню!

Раздалась команда: «Раздевайсь! Всем мыться. Форменную одежду и белье положить сзади, личные вещи — перед собой!»

Потемневшие от грязи люди заколебались. Прозвучавшая команда действительно могла означать баню: но точно так же, как и отправку в газовые камеры. Туда в лагерях смерти отправляли нагишом тоже под предлогом мытья. Только вот из душа шла не вода, а смертельный газ.

— Что будем делать? — прошептал узник Зульцбахер своему соседу Розену. — Упасть на землю?

Они разделись. Вспомнили о том, что очень часто им приходилось в считанные секунды принимать решение о жизни и смерти. Они не знали, что это за лагерь. Если лагерь смерти с газовыми камерами, то лучше притвориться, что упал в обморок. Тогда появится хоть малый шанс продлить жизнь, ибо потерявших сознание, как правило, не сразу тащат на смерть: ведь даже в лагерях смерти убивали не всех. Если в этом лагере нет газовых камер, разыгрывать потерю сознания небезопасно. Очень может быть, что ввиду бесполезности воткнут шприц, и конец всему.