Искра
Шрифт:
Люди к ней приходить стали. Приносить мясо, жир, юколу, тальниковые прутья для растопки. И смотрели на неё с надеждой - потому что стало в стойбище у Круглого Озера неуютно.
То увидит припозднившийся путник, как клубок огня с чёрного неба в озеро слетит, в воде с шипением исчезнет.
То крохотная рука с чёрными коготками выхватит у женщины драгоценную иголку из-под самого носа и пропадёт под пологом: как теперь жить без иголки? В шкуры завернуться, тальником перепоясаться?
То в тихой морозной ночи завизжат, залают собаки - и взвоет что-то непонятное, не
Всем ясно, что беда так и бродит вокруг. А прогнать её некому: коль вдруг заглянет простой человек без шаманского вдохновения в мёртвые пустые глаза твари из Нижнего мира - быть большой беде. И не только для него самого.
Железный Топор всё-таки решился сородичам помочь. Вьюжной ночью в бубен стучал, пел что-то невнятное. Пытался духов к себе призвать - и, видимо, кто-то пришёл: и грохот бубна, и песня оборвались резко, вдруг, и жена Железного Топора завизжала пронзительно.
Сквозь свист вьюги услышали всё это соседи. Прибежали. Увидали, что лежит Железный Топор головой в очаге, волосы тлеют, а жена его у полога сидит, прядки своих волос на пальцы наматывает и выдирает. Так и пришла первая серьёзная беда. И оттого решились дети Ворона позвать Гнуса - пусть будет какой-нибудь шаман, всяко лучше, чем совсем никакого.
А Гнус не особенно торопился. Но всё же приехал. Приехал - и тут же всем детям Ворона напомнил, что с Тихой Птицей не ладил и стойбище его не любит.
– Жадные вы, Вороново отродье, жадные, - сходу сказал.
– И несправедливые. Заставили меня от устья Песцовой реки сюда добираться в самую метельную пору - а что за это дадите? Оленя? Стоило мне трудиться из-за оленя! На похороны Тихой Птицы не позвали меня, подарков не прислали, да и сейчас жмётесь - а я должен всё бросить, вас спасать? Хорошо придумали, хорошо!
Тальник заикнулся:
– Дык это... Перемогались, сколько могли... И это... найдём, что подарить.
Гнус у костра уселся, большой, косматый, коса поверх парки, одна сторона лица - в чёрно-синих змеях татуировки, щурится недобро. Могучий шаман, все говорят. И все боятся - но, быть может, и твари из Нижнего мира боятся его?
– Устал я, - сказал, - и медведи мои устали. Накормите их. Тогда говорить буду.
После сидел, юколу ел, жир тёк по подбородку. Дети Ворона смотрели на него с надеждой. Гнус поднял глаза, усмехнулся:
– Вокруг тордоха Железного Топора - следы видел. Знакомые следы. Брошенные духи Тихой Птицы вашего дурня сожрали - нечего было за бубен хвататься. Они же и по стойбищу рыскают. Добрый был Тихая Птица, а духов своих вам на память оставил. На долгую память.
Кто-то из стариков спросил - и голос сорвался:
– А Ранняя Заря-то?..
– Владыку Верхнего мира молите, чтоб девка родилась у Ранней Зари, - хохотнул Гнус.
– Потому что парня бродячие духи в колыбели удушат. Чтобы вы не думали, будто невесть какой герой может родиться у жалкой бабы из захудалого рода. И видеть на камлании её не хочу - медведи Тихой Птицы её запах ищут.
Плечи
Только Тальник снова подал голос:
– А ты - ты-то бродячих духов не отгонишь? Не придушишь? Чтобы младенцев наших не трогали?
Гнус глянул насмешливо:
– Сами вы на Тихую Птицу полагались - сами и разбирайтесь. Или шамана с берега моря зовите, может, согласится он за бешеными медведями гоняться. А я ради вас в Нижний мир спускаться не стану - обидели вы меня.
И больше старикам уж сказать было нечего. Только Брусника, крепкая старуха, сильная, с жилами, как у оленихи, старуха, что отродясь никого не боялась ни в Срединном мире, ни в Нижнем, затаила мысль.
Это она, потом, когда подарок собирали для Гнуса, ничего не дала и мужу своему, Бурому Моржу, не позволила, хоть и были у того припрятаны песцовые шкурки. Не дала, да ещё сказала:
– За что бы? Приехал Гнус, ткнул словами в Нижний мир, как палкой - в муравейник, а собирать мурашей нам оставил.
Камень на это только головой покачал:
– Дык, беды бы от Гнуса не было...
А Брусника только фыркнула:
– От всех бед не откупишься!
– и в тордох к Ранней Заре пошла. Одна.
Сидела Ранняя Заря у еле тлеющего очага - и капельки слёз на её малице повисли, как бисер. И Брусника в спину её ткнула:
– Ты плачешь - дитя плачет. Не годится.
Ранняя Заря лицо подняла:
– Пропадать будем.
Сморщилась Брусника:
– Э, глупо! Ты меня послушай, я всё знаю. Родится у тебя сын - спрячем мы его от бродячих духов. В белую шкурку завернём, ручку красной ниточкой обвяжем - как девчонке. И всем скажем, что дочь у тебя родилась - Искра так Искра, так назвать её ещё Тихая Птица велел. И слух пустим, что ничего не сбылось. Духи от тебя и отвяжутся.
У Ранней Зари взгляд просветлел:
– А поможет?
Подкинула Брусника горсть прутьев в огонь.
– Не обижай защитника-то, корми. Поможет. Волосы ребёнку не обрезай, на малице белых куропаток вышей, смейся громче - и обманем мы злую погань. Дай ему только младенчество пережить - а уж там...
Кивала Ранняя Заря, чайник на крюк над огнём вешала. Лишь бы сыну огня младенчество пережить, а уж там...
А злая погань - глупая погань.
***
Долгую ночь пережили дети Ворона, тяжёлую ночь - как дурной сон. Но солнце вернулось - и надежда вернулась. И никто, даже Тальник, даже Камень и Высокая Сосна, с Брусникой спорить не стали: у Ранней Зари родился сын, а все сородичи друг другу подмигивали: "Девка, девка!" - красную ниточку младенцу на ручку привязали, завернули в белую шкурку, водку лили в огонь - выпей, мол, за новорождённую. И никакая нежить в тот день у стойбища не бродила, зато Ворон на шест у могилы Тихой Птицы сел. Посмотрел на тордох Ранней Зари. Может, что-то сказать хотел - только услышать его было некому.