Искривленное пространство (сборник)
Шрифт:
— Хватит, Клитоцибер. Ты мне надоел. Нам обоим нужно хорошенько отдохнуть. — Биолог массировал правой рукой грудь в области сердца, которое начало в последнее время беспокоить, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил после паузы: — Иди, отдыхай. Не желаю выслушивать твои осточертевшие поучения. Без тебя хватает забот.
Клитоцибер стоял, скрестив руки на груди, смотрел на профессора с немым сожалением, как на несчастную ники, лежавшую сейчас с прокушенным горлом на дне клетки.
II
Еще вчера не поверил бы, если б ему сказали, что
Он был еще совсем молодым биокибером, и окружающий мир был для него продолжением понятного и интересного урока в просторной аудитории комбината биокибернетики.
Он знал, что могут иногда наступать минуты, когда кибер в состоянии почувствовать себя человеком. Об этом им говорили на комбинате. А позже он слышал от старых биокиберов о минутах, когда появляется внезапное желание стать вершителем чужих судеб.
И вот эти минуты настали для него впервые.
Биокибер Гиднум стоял перед стеклянной перегородкой, а за ней — люди вокруг операционного стола. Операция длилась уже второй час.
Три месяца назад Гиднума направили на работу в Инканский исследовательский центр по изучению проблем долголетия. Эти первые месяцы его обязанности были несложными — всего лишь техническое обеспечение операций. Его еще не допускали к участию в экспериментальных работах, в научных разработках. Он был обыкновенным кибером-исполнителем, от которого, однако, зависело многое — жизнь людей.
Гиднум смотрел на человека, скрытого под зелеными стерильными пристами, за цветным переплетением проводов от датчиков, за сигнальными телекариусами мониторов, за фигурами хирургов, тоже в стерильно-зеленом, похожих поэтому на древних сказочных крокодилов.
Смотрел на человека, жизнь которого зависела не только от людей, чьи контуры искажало толстое стекло перегородки, но и от него, биокибера Гиднума.
Он понимал: его состояние, выражаясь человеческими терминами — болезненное, и пытался сообразить, в чем причина нараставшего внутреннего протеста в нем.
Всеми силами старался избавиться от возникшего предчувствия, но все ощутимей ему казалось, что человек, скрытый от него зелеными пристами, должен… умереть.
Каждая клетка его биокибернетического существа мучительно напряглась в борьбе с этим ощущением, со страшной мыслью, что человек этот не достоин жить дальше. На мгновение засомневался — может, на него воздействует возбужденное эманационное поле кого-то из хирургов или биокиберов операционной прислуги? Но нет… Вон Николиан Бер, глава Центра проблем долголетия, уже старый, сухощавый, как ножка тразона. Быстрый и неуемный в своем гневе и своей доброте. Знал, что Николиан Бер — не ангел, но чувствовал малейшие побудительные мотивы его желаний, иногда даже угадывал зарождение фантастических научных прожектов в голове ученого. Ни разу за последние три месяца эманационное поле Бера его не раздражало. Вот Тихон Раст с блестящим ланцетом склонился, напряженный, как демпфер модулятора, вглядываясь в понятное до мелочей внутреннее содержимое человека. Слева — Антон Верес, молодой ученый. За ним — перфузиолог Максим.
Гиднум знал их не первый день. Но кто же из них стал причиной его болезненного беспокойства?
Гиднуму хотелось распахнуть прозрачные пластиковые двери, подойти поближе к операционному столу, чтобы все понять. Но сделать этого он, понятно, не мог. Обязан зорко следить за показаниями датчиков, показаниями центрального монитора. И потому оставалось лишь гадать — в чем вина человека, такого маленького, безмолвного и недвижимого, находящегося сейчас в полной зависимости от мониторов и газопроводов, и еще от множества разных приборов? Может, он сам виновен в чьей-то смерти? Может, проводил опыты, вопреки статуту человечности?
Николиан Бер заканчивал операцию замены больного сердца биокибернетическим протезом. Даже через толстое стекло перегородки Гиднум слышал его гортанные приказания, а порою и окрики. Значит, тот человек должен жить?
Гиднум знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не совершит того, что противоречит Первичной программе. Никакие внутренние побуждения, ассоциации не сформулируются в программу спонтанных действий.
В любых обстоятельствах он, как и положено био- киберу, будет выполнять все требования инструкции: поддерживать уровень кислородного обмена в пределах пяти литров в минуту, поддерживать в русле респираторного блока не менее одного процента двуокиси углерода, реагировать на малейшее движение стрелки датчика гемодинамики, следить за ионным равновесием. Он сделает все. Иначе он сам выйдет из строя… На мгновение представил: как бы его нашли неподвижного, подобно тому человеку под зелеными пристами, быстро бы заменили другим биокибером и, возможно, сердито ругнулись:
«Эх, опять биокибернетики наэфировали! Не вовремя вышел из строя».
Но Гиднум уверен в себе. Он уверен, что сделает все, только бы подтвердить свое биокибернетическое здоровье.
— Как дела, Гиднум?
Почувствовал легкое прикосновение к плечу. Понял, что это Имелла, его подруга, чернявая, с модной короткой — под кирли — прической. Но не обернулся, ничего не ответил, так как в это время изменилось давление кислорода. Легким поворотом вправо голубого диска увеличил поток газа…
— Как дела? — Она рассмеялась. — Почему ты такой, как новичок?
— Это ты, Имелла?
— Будто не узнал.
— Что тебе нужно?
— Ничего.
Он медленно повернулся, но не посмотрел ей в глаза.
Боялся, что она поймет его ужасное состояние. Спросил:
— Что случилось?
В ответ она громко рассмеялась.
Имелла пришла в Центр проблем долголетия одновременно с Гиднумом. Она работала секретаршей Тихона Раста. Давно уже могла по окончании работы идти домой, в гостиничный комплекс «Биокибероза». Неизвестно, когда ее руководитель, Тихон Раст, освободится, да и вряд ли после утомительной операции захочет заниматься бумагами и программами экспериментальных исследований. Но у Имеллы не было желания идти отдыхать.
Она тихонько приблизилась к Гиднуму, который был для нее в Центре самым близким, самым умным биокибером, ведь они созданы почти одновременно.
У них было очень много общего.
— Что с тобою, Гиднум? Я не узнаю тебя, — уже встревоженно повторила она, стараясь понять причину его расстройства.
— Ничего.
— Я тебя не видела таким никогда. Разве что в первый день…
— Каждый день является первым, — слишком серьезно заявил Гиднум.
— Ты говоришь многозначительно, как люди, — опять рассмеялась Имелла.