Искры гнева (сборник)
Шрифт:
— Вот это встреча!.. — низким, но чистым, приятным голосом проговорил Данило, появившись снова на пороге кузни.
Сказанное могло относиться и к Оксане с Савкой, и к Мартыну, с которым начал целоваться хозяин, и ко всем присутствующим, которых он радостно приветствовал.
— Очень прошу, друзья, извинить, — обратился Данило к гостям, — подождите минутку, побудьте одни. У меня в горне железо и может перегреться.
— Если нужна помощь, то её может вам оказать наш кузнец, — предложил Гордей.
Да, да, поможем! — подтвердил Мартын. — Давай-ка, хлопче… — повернул
На Савку сразу же повеяло чем-то запомнившимся, близким и родным. Он не спеша, привычно и сноровисто подпоясался фартуком, что висел на стене, наверное оставленный Оксаной, подживил мехом огонь, вытащил красное, брызжущее искрами железо и начал орудовать молотком.
Чумаки столпились у дверей кузни. Об удивительных конечных способностях Савки, работавшего под наблюдением Лаврина, они уже знали. Но им хотелось, чтоб и здесь он показал себя хорошим умельцем, и поэтому внимательно следили за каждым его движением.
Под ударами молотка обрубок железа быстро изменялся. Из бесформенного толстого он стал плоским, гранёным, а затем превратился в скобу: Савка пробил в ней нисколько дыр для ухналей и начал приваривать короткие шипы.
— Так, так, — словно заворожённый, не отводя глаз от работы парня, говорил Данило.
Вскоре Савка вытащил щипцами из воды и бросил на землю готовую, с синеватым отблеском подкову…
Данило заключил Савку в объятия.
— Кузнец, настоящий кузнец!..
— Ученик мастера Лаврина, — словно между прочим, но не без гордости сказал Гордей. — Ученик.
Когда сели за стол под развесистой вишней, чумаки рассказали Даниле, зачем пожаловали к нему.
…Когда атаман Мартын с товарищами возвратился, чумацкий лагерь ожил, закипел, разделился на тех, кто должен остаться здесь, около обрыва, и, добывать чёрный камень и кто поедет на Дон. Не обошлось и без нареканий, неудовольствия. Атаману не раз приходилось выслушивать просьбы и домогательства. Оказалось, многим хотелось остаться здесь и добраться до того чёрного угля. Такая просьба была и у Карпа Гуньки. За него настойчиво просил и понизовец Михаил Гулый. Он доказывал, что в дорогу на Дон людей подобралось много, а здесь, в степи, долбить камень нужны здоровые руки. Цеповяз, подумав, дал своё согласие.
По совету Максима Чопило атаманствовать обозом, который пойдёт на Дон, должен был Михаил Гулый. А по настоянию Гордея помощником Гулого стал Семён Сонько.
Когда всё утряслось, у Михаила Гулого и Карпа Гуньки состоялся свой тайный разговор.
— Всё там было в порядке? — спросил Гулый, кивнув головой в сторону хутора.
— Всё хорошо, — ответил Кари. — Оказывается, кроме того места, которое указал Савка, в том же районе есть ещё места, где из земли выпирает чёрный камень. Кузнец согласился помогать. Он сделает несколько домов-долбилок и вёдра-бадьи. Обещал ещё, что копать помогут хуторяне, которые уже умеют работать под землёй.
— Ты остаёшься здесь, так что присматривай, за волами, да чтоб камень был отборный — большими грудками, — повышенным тоном на правах старшего сказал Михаил. — А у меня на Дону тоже есть дела. На вот, возьми, — подал он завязанные
Переговорив, Гулый и Гунька начали расходиться.
— А Савка — подмастерьем у того Данилы, — уже вдогонку выкрикнул Карп, пряча деньги в карман широких шаровар.
Михаил вернулся, подошёл к Гуньке.
— С ним тоже будь поосторожней, — озираясь вокруг, сказал почти шёпотом. — Он того… Из Гордеева кодла правдолюбов… — добавил зло, язвительно. И, сутулясь как под тяжёлой ношей, Гулый поспешил к возам, которые уже выезжали на дорогу.
…Кончились тёплые дни августа. Сентябрь начался густыми обложными дождями. Но потом распогодилось. Умытая степь будто присмирела и поблекла. Она вдруг утратила свои разноголосые звуки: с вечерними долгими сумерками на землю спадала грустная, задумчивая тишина. А может, всё это только казалось озабоченному Савке, который всегда был весёлым, любознательным, а теперь стал печальным и будто бы ко всему безразличным.
Он с тревогой ждал возвращения с Дона чумацкого обоза — тогда придётся расстаться со всем, что ему стало здесь таким дорогим. Из мыслей не выходили сказанные Оксаной слова, тревожные, жаркие и нежные: "А как же я без тебя здесь, любимый? Как?.." Остаться тут, чего властно требует сердце, Савка не может. У него есть родная сторона, родная мать. А в таком деле нужен её совет — благословение. И так ежедневно и где бы ни был. И уже казалось, не голос, а только глаза Оксаны, красивые, манящие, спрашивают: "Как же… без тебя?.."
Но вскоре всё решилось неожиданно и будто бы так, как нужно.
Во второй половине сентября к терновому бугру с Дона, из Таганьего Рога, прибыли чумаки с нагруженными солью и рыбой возами. Встреча была радостной, ведь долго не виделись.
Рядом с Чумацким шляхом стояло около четырёх десятков мажар-, наполненных чёрным камнем. Хорошо чумаковалось и тем, кто вернулся с моря. Только печалило всех известие о смерти Семёна Сонько.
— Всё шло у нас хорошо и со скотиной, и с торгом, — печальным голосом рассказывал Михаил Гулый, — но с нашим дорогим Семёном приключилась беда. Покупая рыбу, мы решили немного подмагарычить донских продавцов. Я, признаюсь, выцедил тогда, наверное, полкварты горилки — и ничего. А Сонько — немного, чарку-другую. И надо же… скрутила его будто болезнь живота. Враз посинел, весь скорчился и отдал богу душу… — Рассказывая, Гулый то и дело поднимал к небу глаза, крестился, шептал молитву, казалось, плакал, затем склонил голову и замер в печали.
Выслушав Гулого, чумаки долго стояли понурые, опечаленные, а потом, не сказав ни слова, начали расходиться к своим возам.
Здесь что-то не так. Он, не так! — подходя к Головатому, проговорил старый понизовец Свирид Свербляк. — Семёна Сонько, бывало, и полштофом с ног не собьёшь, а тут вдруг завял от маленькой чарки.
— Была она, наверное, не простая, а с зельем… — высказал свою догадку Гордей.
— Конечно, была не простая…
— Дознаемся!.. — сказал Головатый и заспешил к атаманскому возу.