Искры моей души
Шрифт:
Второй этаж не представлял интереса, тут жилые комнаты, я и так поняла, и поднялась дальше, на третий. Сунула нос в первую дверь, за которой обнаружилась мастерская с инструментами, козлами и прочим — наверное, здесь братья занимались ремонтом по дому. За второй к моему удивлению, небольшой спортзал с тренажерами. Отогнав соблазнительные видения полуголых мужчин с блестевшими от испарины, рельефными торсами, я шикнула на распоясавшуюся фантазию и подошла к последней двери. А вот за ней находилось кое-что интересное: что-то вроде большой кладовки. Здесь стояла старая мебель, комод в углу с множеством ящичков и явно антикварный, какие-то сломанные остатки в другом углу, у окна — кресло с протершейся обивкой. Полагаю, до этого у братьев
Руки сами потянулись к крышке, глянуть, что внутри. Конечно, я не надеялась, что Шон и Росс хранят старинные наряды своих прапрабабушек, и скорее всего, сундук пуст… Каково же было мое удивление, когда я обнаружила внутри старые коробки, бережно перевязанные шпагатом. Нет, туда лезть без спроса точно не буду, спрошу сначала разрешения у хозяев, и только посмотрю, что же там дальше внизу. Наклонившись, я передвинула несколько коробок, заметила круглые, похожие на шляпные, картонки, и глаз выдернул что-то у дальней стенки, завалившееся между ней и очередной коробкой. Похожее на книгу, что ли…
Вытащила, уставившись на кожаный тисненый переплет, украшенный уголками, и замочек — сломанный, как поняла в следующий момент, попытавшись открыть книгу. Только это оказалась не книга, а чей-то дневник, страницы покрывал аккуратный, убористый почерк, строчки написаны чуть выцветшими от времени чернилами. Опа. Я в нерешительности замерла, гладя пожелтевшую страницу. Имею ли право заглянуть в него? С другой стороны, если бы эта книжица представляла ценность или важность для братьев, она бы не валялась тут в сундуке на чердаке, всеми забытая. Любопытство покусывало изнутри, толкая под руку и нашептывая все-таки прочитать, и я сдалась. Прихватив находку и пообещав себе обязательно спросить позже разрешения у Шона и Росса, я поспешно спустилась вниз, после некоторого раздумья прихватила теплый плед и вышла во двор, устроившись с ногами на сиденье качелей. Так, ну, посмотрим, что я накопала…
ГЛАВА 5
До моего восемнадцатого дня рождения я и не помышляла о том, чтобы завести дневник, моя жизнь была налажена, спокойна и размерена. Мы с отцом жили в Дублине, в нашем городском особняке, он занимался делами на мануфактуре, делал шерсть, а я вела домашнее хозяйство. Мама умерла, давая мне жизнь, и с тех пор папа не привел домой ни одну женщину. Может, у него и были любовницы, к которым он тайно ходил, не знаю, но его чувства остались вместе с мамой. Многие охотницы за приличными женихами пытались обратить на себя папино внимание, но он неизменно отвечал всем лишь приличествующей воспитанному джентльмену вежливостью, не более.
Нам жилось хорошо вдвоем, папа не торопился и меня выдавать замуж, и тем более навязывать кого-то в женихи, желая мне такого же счастья, как было у них с мамой — по взаимной любви. А потом наступил мой восемнадцатый день рождения… Мы праздновали в узком кругу немногочисленных близких знакомых, я не любила грандиозных праздников. За окном дул неприятный, пронзительный мартовский ветер, бросая в стекло смесь дождя и снега — весна не торопилась приходить. А в большой гостиной нашего дома уютно горел камин, светильники, и вкусно пахло едой, которую для праздничного ужина делали мы с Мартой, нашей кухаркой. Собрались несколько папиных деловых партнеров с женами, они часто бывали у нас, пара моих близких подруг, и, пожалуй, все. И это вышло последнее приятное событие за следующие три месяца. К маю папа разорился, несколько недель отчаянно пытался поправить дела, но не получилось, и от переживаний
Дом и большую часть вещей пришлось продать, чтобы хоть как-то покрыть долги, и мне осталась одна дорога — к бабушке за город, на ферму, где родилась моя мама, и куда я с удовольствием приезжала на лето. Как раз уже наступило начало июня, там, должно быть, все зеленое вокруг. И вот, собрав немногочисленные пожитки, оставшиеся после всех торгов, я села рано утром в дорожную карету и отправилась к бабушке. В душе царило запустение, как в заброшенном саду. Я еще до конца не могла поверить, что все это случилось со мной, что папы больше нет, и вообще прежней жизни больше нет, и она никогда не вернется. Разве что, я выйду замуж за аристократа и уеду обратно в Дублин. Да только вряд ли вблизи нашей уединенной фермы или в ближайшей деревне водятся аристократы. Будущее вообще виделось зыбким и неопределенным…
Экипаж довез меня до развилки, от которой уже виднелась крыша дома, я вышла, поправив шляпку, и прихватив саквояж, направилась к дому бабушки. Вокруг расстилались вересковые холмы, через два месяца они сменят цвет с сочно-зеленого на нежный лиловый, когда зацветут. Помню, я очень любила в это время скакать верхом, наслаждаясь дивной природой и свободой, а сейчас… Я ничего не ощущала. В душе было пусто. Наверное, я просто очень устала за последний месяц с небольшим. Сначала похороны, потом бесконечные беседы с кредиторами, унизительная продажа с молотка. Вздрогнув, я зябко передернула плечами, к щекам прилила кровь, и стыд обжег изнутри, ненадолго выдернув из оцепенения. Все, это в прошлом, через полгода никто и не вспомнит о Шейле Фаррен, наверняка появится какая-нибудь новая светская сплетня.
Я быстро шла по дороге, торопясь поскорее добраться до дома — очень хотелось освежиться после нескольких часов в экипаже и немного поспать, а еще поесть. Утром я лишь выпила плохой кофе в скромной гостинице рядом с вокзалом, в шесть утра в меня не влез даже яблочный пирог, выглядевший весьма аппетитно. А еще, денег оставалось слишком мало для такой роскоши. И вот, последний плавный изгиб пройден, и я вижу знакомую высокую фигуру, одетую в темно-коричневое простое платье, ждущую у калитки, и у меня вдруг появляются силы подхватить одной рукой юбки и броситься бегом, задыхаясь от нахлынувшего облегчения. Саквояж едва не выскользнул из моих пальцев, я чудом не выронила его по пути, но подбежав к бабушке, все-таки бросила, чтобы обеими руками крепко обнять ее, вкусно пахнувшую жасминовой водой.
— Бабушка… — всхлипнула, неожиданно почувствовав ком в горле, и прижалась к сухой щеке, зажмурившись.
— Ну-ну, моя хорошая, — мягким, глубоким голосом отозвалась ба и погладила по спине. — Все, Шелли, ты дома, девочка, добро пожаловать.
От детского прозвища, которым она всегда звала меня, глаза защипало, эмоции, запертые все эти недели, просились на выход. И я все-таки расплакалась, уткнувшись в бабушкино плечо, цепляясь за нее, как за единственный якорь, оставшийся у меня. А она утешительно поглаживала, бормоча что-то ласковое и легонько покачивая, терпеливо ожидая, когда слезы закончатся. Последний раз судорожно всхлипнув, я наконец подняла голову и смущенно улыбнулась.
— Прости, бабуля, — проговорила немного гнусаво и шмыгнула носом.
— Ничего, Шелли, тебе надо было, — она ободряюще улыбнулась в ответ и, обняв меня и легко подхватив мой саквояж, направилась к дому. — Джейн, — зычно крикнула бабушка. — Накрывай на стол, моя внучка приехала. Комнату тебе уже приготовили, — а это мне. — Переоденешься, освежишься, и за стол…
— Мне не во что особо переодеваться, — грустно отозвалась я, поднимаясь по ступенькам крыльца дома, где я всегда ощущала уют и тепло. — Мое единственное платье на мне, бабушка.