Искры
Шрифт:
— Кто вы? Кого вам нужно?
— «Прорицателя», — ответил проводник.
— «Прорицатель» живет вон там, — указал сторож на стоявший особняком вдали от лагеря шатер, где еще мерцал огонек.
«Прорицатель» — у курдов весьма нужный человек: у него и днем и ночью имеются посетители. Наш поздний визит нисколько не удивил сторожей; в темноте они не разобрали, какого сорта люди мы.
Мы подъехали к палатке «прорицателя». Он сидел за книгой перед фонарем. Заслышав конский топот, отложил книгу и вышел из шатра. У входа вырисовывалась, словно статуя, величественная фигура. Белые, как снег, волосы, ниспадая на плечи и сливаясь с серебристой бородой, окаймляли его — вероятно от постов иссохшее и, словно пергамент, поблекшее, но выразительное лицо. На нем была только, доходящая до босых ног, белая рубаха, напоминавшая церковный стихарь.
— Добро пожаловать, сойдите с коней, — сказал он тоном схимника, — а за конями присматривайте сами: я здесь один, никого у меня нет.
Мы с Асланом слезли с лошадей и вошли в шатер. Проводники остались у входа, достали из хурджинов железные путы и стреножили лошадей, затем, воткнув в землю длинные железные шесты, привязали к ним поводья коней.
Шатер «прорицателя» произвел на меня впечатление кельи схимника, или палатки дервиша, которую тот разбивает на определенный срок у дверей дома богача-вельможи, чтоб вынудить его уплатить требуемую мзду.
Обычай этот настолько характерен для стран востока, что считаю необходимым рассказать о нем.
Дервиш обращается к тому или другому вельможе с требованием крупной суммы денег или каких-либо даров. Преимущественно он избирает лиц, не желающих делиться богатством своим с другими. Богач, разумеется, отказывает ему. Тогда дервиш разбивает шатер у входа в его дом, преспокойно поселяется в нем и засевает землю ячменем, а это обозначает: пока ячмень не взойдет и не созреет, он не тронется с места. Каждое утро, под вечер и в полночь, дервиш трубит пронзительно в свой рог, чтоб досадить богачу. Когда богач выходит из дому, он начинает петь по его адресу оскорбительные песни. Богач, в силу установившегося в стране обычая, не имеет права согнать со своей земли привилегированного нищего, если посмеет оскорбить его, — сойдутся с разных мест другие дервиши и устроят богачу скандал: окружат дом, начнут хором трубить в рога, соберется народ, а они безумолчно будут тянуть свою разноголосую музыку. Таким образом, вместо одного дервиша-требователя может оказаться целый десяток, и скряга-богач принужден будет удовлетворить всех без исключения. Во избежание могущих возникнуть подобного рода неприятностей, богач спешит вначале же выполнить требование дервиша, а тот полученную сумму раздает нищим и удаляется.
Но в шатре обитал не дервиш, а духовное лицо, которому аллах ниспослал дар предвидения.
— Мы помешали вам, — извинился Аслан, когда мы уселись по обе стороны старца, — вы были заняты чтением.
— Свободного времени для чтения у меня много, — ответил он слабым голосом, — теперь мне следует позаботиться о божьих гостях.
«Прорицатель» пользовался большой славой среди курдов. Из самых отдаленных мест приходили к нему с дарами и вопросами о разнообразных делах. Все, что получал, он раздавал нищим, а сам жил в крайней нужде. Питался сухим хлебом, пил воду, мяса не употреблял никогда. О творимых им чудесах ходило много легенд. Сам шейх относился к нему с особым уважением и во всех случаях обращался к нему за советом. Раз в год старец исчезал на сорок дней: спускался в глубокую яму и проводил там дни без пищи, имел сношения с духами, созерцая небесные видения.
Я стал всматриваться в черты его лица. Вероятно, в молодом возрасте оно являло вид суровый, но теперь от былой жестокости не осталось и следа. Долгие годы и духовное звание размягчили его сердце и придали его лицу выражение мягкости и доброты. Но когда он откидывал ниспадавшие на широкий лоб седые волосы, лицо его становилось страшным. Какая-то тайна наложила на него мрачную печать. Середина лба была выжжена каленым железом, о чем свидетельствовало темно-коричневое пятно; подобные следы можно встретить лишь у смертников и преступников. Рассказывали, будто он попал в плен к неверным и там заклеймили его.
Аслан спросил, чтo он читает.
— Это богословская книга на арабском языке. Среди курдов грамотность не распространена, даже духовенство неграмотно. Знающих по-арабски можно перечесть по пальцам — шейх и еще несколько лиц.
— А вы?
— Теперь я вполне владею арабским языком, прочел много книг. Больших трудов стоило мне научиться этому языку. Начал изучать его уже на старости лет. Но чтоб в совершенстве овладеть им, нужна целая жизнь. Шейх высокого мнения о моих познаниях: в торжественные дни, когда предстоит ему произнести проповедь, он зачастую предлагает мне подняться на кафедру.
— Другими словами, вы выполняете обязанности его помощника?
— Да, курды считают меня его заместителем. Но я человек очень скромный. Слава, чины — не для меня. Мне достаточно палатки, где я обретаю духовное удовлетворение.
Я осмотрелся — кругом царила крайняя бедность. Человек, пользовавшийся славой в народе, в которого верили, мог окружить себя достатком, нажить богатство. Но старец все, что ни получал, раздавал нищим, а сам отрекся от всяких жизненных благ. Единственным предметом обихода была сделанная из тыквы кружка для воды. Кроме нее и книг, в палатке не виднелось ничего другого. Он сидел и спал на полу, покрытом рогожей. Но, как мне потом передавали, он и спал очень мало.
В палатку вошел один из проводников и спросил Аслана, не желает ли он поужинать.
Тут произошла глубоко трогательная сцена.
Взоры юноши-проводника и старца встретились: оба на одно мгновение застыли от изумления и неожиданно бросились друг к другу в объятия, как отец и сын, давно разлученные друг с другом, издавая какие-то непонятные стенанья.
— Кум Петрос! — воскликнул юноша.
— Мурад, дорогой мой Мурад! — послышался слабый старческий возглас.
Я был ошеломлен, не зная, чем объяснить этот восторг. Особенно удивило меня то, что оба заговорили по-армянски, между тем, как до появления юноши «прорицатель», курдский монах, говорил с Асланом по-курдски.
Аслан оставался невозмутимым. С присущей врачу заботливостью, как бы со старцем не произошел удар, он усадил его на пол. Но юноша не выпускал старца из объятий, целовал седую голову, руки, выжженный на его лбу шрам, приговаривая:
— Боже мой!.. Мог ли я ожидать!..
— Мурад, дорогое дитя мое, — промолвил старец, придя в себя, — ты опять видишь меня в позорной роли. Ты вправе заключить, что старый «хачагох» [113] , закоренелый преступник, все еще не исправился… Если б ты знал, что заставило меня заняться этим гнусным ремеслом, ты бы простил меня, мой добрый Мурад…
113
Дословно: крестокрад — человек, занимавшийся жульническими проделками, подлогами, грабежами и даже убийством.
— И полюбил бы вас… — прибавил Аслан.
Юноша вновь схватил руку старика, приложился к ней, говоря:
— Да, полюбил бы… и люблю… Теперь мне понятно все… все ясно… Ни одно твое доброе дело, никакое раскаяние не в силах было б искупить твоих прошлых грехов… Теперь, теперь ты смыл с себя весь позор, очистил свою совесть. Твой самоотверженный поступок ради высокой цели загладит все твои прошлые преступления.
— Мои прошлые преступления, — повторил старец, отирая слезы… — Ужели небо столь милосердно, что простит содеянные мной злодеяния… Я давно раскаялся, но не жду прощения… Надежда на искупление, которую каждый благочестивый христианин хранит в душе своей, давно во мне умерла… Пусть кромешный ад будет мне уделом… Пусть будет мне суждено сожительство с дьяволами и сатаной, пусть новое преступление прибавится к бесчисленным моим прегрешениям, — но я все же выполню, непременно выполню данный мною обет!