Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ё
Даже без «ё» зёрна не станут «зерна».Будут всё также сыпаться равномерносверху в ладонь, а потом их какая-то серна,может, сожрёт. Что по сути природной – верно.Даже при «ё» зебра не будет «зёброй».В смысле, тем волком из «Ну, погоди!» недобрым(выпуск 15). Но если заедет в рёбразадним копытом, то выйдет больней, чем от СОБРа.«Ё», конечно, лишь видимость, так сказать, оболочказвука «йо», отображенье, зародыш, почка.Но, ё-моё, даже в ней,стоящей в строчке или в одиночку,прежде всего нужно не игнорировать точки.
Искупление невинности
Пролог (18.01.96)
Я, кажется, терял ужетебя лет двести или тристаназад – без разницы. Сюжеттаким же точно был: за льдистой,прозрачной плоскостью стекла(скорей, слюды) белым-беластелилась сонная равнина.Я грезил в окруженьи книг,и пальцы сами мяли глинув надежде воссоздать твой лик.Тогда ты не вернулась. Деньза днём и ночь за ночью мимомелькали краски, звуки, теньвремён, несущихся незримосквозь стены замка. Колдовствоне помогало, и родствосердец, отчетливое ране,скончалось как-то
поутру.И, чувствуя себя на грани,я знал, что вслед за ним умру.Так и случилось. В сопряженьяхмиров сменилась параллель.Мы возвратились отраженьемсамих себя. И акварельвсё той же белой-белой жутилежит меж нами перепутьем,почти неодолимым. Всё же,с непогрешимостью совы,гляжу в окно, в котором, может,ты приближаешься. Увы…
Часть первая (19—24.01.96)
Всё те же три столетия назадмне нравилось будить тебя. Я помнюфамильный замок, анфиладу комнат,возню служанок, двери залы, закоторыми в дремоте будуаралежала ты, раскинувшись истомнона шёлковых подушках, и глазаещё закрыты были. Звук ударадвенадцатого полдень означал,и я касался твоего плеча.Но ты не просыпалась. Мне поройсадиться приходилось на подушкии, сидя рядом, забываясь, слушатьнапев дыханья, гибельной игройволос волны изысканно забавясь,одной ладонью милую макушкулаская изумленно, а второй —батист лица. Засим влеченья завязьвыплёскивалась чисто: ты во снесебя навстречу открывала мне.Мы это проходили бездну раз,распахиваясь пропастью друг в друга,отождествляясь жадно, до недугабезумия восторженного. Насодна лишь смерть разъять могла, хоть, впрочем,она всегда шарахалась с испугомот карих междузвучий наших глаз:калика перехожий как-то ночьютебе и мне уверенно предрёкудел уйти, самим назначив срок.И торопиться было бы смешно,но, как ни странно, мы, увы, спешилии с шалой одержимостью грешилинапропалую, дерзко. За одномгновение мы прожигали годы,не веря в предсказанья всё же илине научась умеренности, нонам всё легко сходило с рук. Природа,сведя нас вместе всё-таки, никакне осуждала наш безбожный брак.И, видно, в упоении своёммы, право, были истинно невинны,как два комка той первородной глины,что стала Человечеством. Вдвоёммы были счастливы, а значит, были святы.Обыденность со всей её рутинойнас не касалась вовсе. Про неёнам вспоминалось только на проклятыхофициальных выездах: ведь в светобязывал являться этикет.Тогда мы собирались. Сотня слугизмотано металась по феоду,тряся оброк с вассального народа,налоги изымая: недосугподобным заниматься было прежде.И лишь через неделю скороходыотборные, спеша, срывались вдругв дорогу, что тянулась долго междустолицею и замком, всякий разнеся письмо с набором нужных фраз.
Часть вторая (25—30.01.96)
Ты не любила маеты карет.Поэтому на тракт отправив ранеказну, возы с провизией, с дарамив сопровожденьи челяди, воследобозу с незначительною свитоймы сами через сутки – вечерами,как правило, снимались. И рассветуже встречали в скачке деловитой.Дорога была длинной: девять днеймы умудрялись находиться в ней.Могли быстрей, но, направляясь в градстоличный с откровенным небреженьеммы исходили из предположенья,что свет придворный вряд ли будет раднас лицезреть: в глазах помпезной знатимы блуд вершили. Выбрав нас мишенью,нам кости мыли: каждый – на свой лад.Так что столица нам была некстати.Что говорить: когда б не государь,от нас давно б осталась только гарь.Король, как мог, от своры дураковпорой нас прикрывал спиной. Однаждыя, сам спасаясь, спас его от гражданвосставших приграничных городков.В тот раз мы – по беспечности обидной —в трактире порубежном пили: каждый,причем, без свит. С десяток мужиковввалились с улицы, скандаля громко, видно,со съезда вечевого: всякий годсвои дела на них вершил народ.Не зная принца крови (в королион вышел через пару лет) пристали.За словом – слово, напряженной стальюмелькнули шпаги – мужики легли,расставшись здесь же с душами. Вот тут-тои началась история, простая,как медный грош: нас взяли, сволоклив подвал тюрьмы, чуть не линчуя, будтомы – сволочь беспородная. К утрунам прочили болтаться на ветру.Но – пронесло. Ударили в набат.Про нас забыли временно. К вечернеймолитве представителем от черниявился недоучка-адвокати сообщил, робея всё же, чтомы будем содержаться в заточеньив течение декады: магистратпостановил назначить выкуп в стопятнадцать фунтов золота, – хоть, впрочем,топор у палача давно наточен.Здесь августейший узник обалдел:отец-король удавится скорее,чем бросится платить. С тоски дурея,принц крови запил. Груз забот и делдостался мне: своей казной от казния откупил обоих. Батареяпустых бутылок отошла в уделисториков двора: музей-заказникв тюрьме создали через десять лет,когда мятеж огнём свели на нет.
Часть третья (9—16.02.96)
Однако в широте монарших плечне чувствовалось вечности. Фортуна,вообще, любитель фортеля. На струнахсудьбы не только пальчик, но и мечшалит с успехом. Так что, приходилосьбыть начеку: лучась улыбкой, втунедержать и блок. Тоска столичных встречвыматывала жутко. Но немилостьпопов была серьёзней: те – без слов —давно под нас таскали связки дров.Мой грех был очевиден: атеист.Тебя же просто полагали ведьмой.И, прямо скажем, правы были, ведь мыих святости не жаловали. Чистбыл замок наш от слуг господних: как-тово всеуслышанье я объявил, что впредь мойприют для них закрыт. Лишь органистоставлен был: не то из чувства такта,не то, что предпочтительнее, из-заочередного твоего каприза.Святая рать народ вела в тупик:дыханье буден отдавало адом.По городам коллеги Торквемадыкострами ублажали божий лик,вгоняя в страх не только слабонервных.Доносы и доносчики, как гады,плодились, расползаясь: еретикбыл даже тот, кто не решался первымсам стукнуть богу на еретика.Но нас пока не трогали. Пока…Конечно, за покой платилось всем:и Папе, и коллегии Синода,и сволочи помельче. Но свободадешевой не бывает. Вместе с тем,как сюзерен, я помнить был обязанне только о тебе. Круги природынезыблемы в банальности проблем:рожденья, смерть, крестины, свадьбы – праздниклюбой с попом вершился. И феодимел, хоть отдалённый, но – приход.А что до ведьмы – ей ты и была.Пронзая души карими глазами,рвала ты наизнанку их, и самисобой они итожились дотлауже бессильно, без сопротивленья.Взрываясь вороными волосами,ты искры рассыпала и моглав своем бесстыдно страстном исступленьиспалить, возможно, замок весь. Огоньнаружу так и рвался: только тронь.Наверно, лишь поэтому наш путь —судьбы в судьбу, увы, пролёг не сразу.Я долго не решался. Метастазыотчетливого страха драли грудь.Твои глаза не звали – убивалина месте, низвергая до экстазапредсмертного. Чтоб шею не свернутьсебе, я подвергал тебя опале.Но как спасешься, если суждено?И шея была сломана. Давно.
Часть четвертая (17—20.02.96)
Шел тысяча шестьсот какой-то годот богорождества по счёту мира,который инкарнировал нас. Сирооктябрь дотлевал. Гоняя взводсвоих рейтар по вязкой грязи плацасквозь занавесь дождя в одних мундирах,чтоб служба не казалась медом, ротв командном оре раздирая, братцая матом поминал, поскольку он,забыв о деле, укатил в притон.Он, а не я, носил гвардейский чин.Мне ж только подменять его нечастов его отлучки доставалось: к счастью,служил в войсках лишь старший из мужчинродов высокой крови. Те, кто – младше,не призывались вовсе, но участьев войне принять могли, явив починпатриотизма, скажем, пышно. Брат жепорой и в годы мира слал гонца,прося явиться – памятью отца.И вот я стыл, пропитываясь вдольи поперёк слепой осенней влагой,на полигоне, ради чести флагафамильного страдая, в думах, стольне подходящих к данной обстановке,а именно: о музыке, – из флягипотягивая виски. Алкогольприятно расслаблял. Рейтары ловкоучебный бой кончали. Тут – трубой —с подачи чьей-то прозвучал отбой.Я оглянулся. От дороги братверхом и в окружении охраныгалопом приближался. Слишком раноон нынче возвращался, на мой взгляд.Почувствовав тревогу, я навстречуему направил одра, протаранякусты бурьяна хлёсткого, подрядв уме перебирая быстротечнопричины братьей спешки. Лишь однамогла быть верной: началась война.Мысль подтвердилась: скоро суток семь,как силы неприятеля ломилив пределы королевства, милю к милеосваивая в натиске, совсемподмяв под лапу замки побережьяпо тупости изнеженных извилинвладельцев их, что вборзе смылись все,не оказав отпора. Так, небрежноскатившись к панике, а там – поддавшись ей,страна лишалась четверти своей.Спасая положение, престолв порядке срочном выдвинул заслоныгвардейского резерва. Но филоныв генштабе – величайшее из зол! —просрали всё на свете, и противникпо-прежнему стремился неуклоннок столице. Столь внушительный уколзаставил короля оперативноначать мобилизацию. Мой братпримчался сам, чтоб сколотить отряд.
Часть пятая (1—11.03.96)
Задержки не случилось: эскадронуже к утру рысил за мною в ставку,бесцеремонно вспарывая давкудорожную. На тракт со всех сторонстекались толпы беженцев уныло.От раненых, бредущих на поправку,я узнавал подробности: уронбыл нанесён значительный. Томилатень неопределенности. Как знать:давно уж, может, бита наша рать.И всё ж таки успели. Чин штабноймне указал позиции, и наши,занявшись лошадьми, оружьем, кашей,обувкой, камуфляжем, до ночнойпоследней стражи провозились. Я,не вмешиваясь, лишь назнача старших,перекусив горбушкою ржаной,направился по лагерю. Друзья,возможно, где-то здесь же были, новернулся через час ни с чем: темно.Добравшись до шатра, зашёл, прилёги, запахнувшись в мех плаща, усталоотдался немоте бредовой: скалы,маяк, огонь в тумане, – но не смогнащупать суть. Спеша за петухами,взыграли барабаны, и насталапора побудки армии. Востокнегромко багровел. Не затихая,гремели хрипло глотки горнов. Ночьс тоской строевика тянулась прочь.Пришёл пакет от брата. В письмецетот сообщал, что отправляет роту,составленную наспех из народаобширных наших вотчин, а в концетемнел намёк, что сам ещё не скороприбудет мне на помощь: орды сбродазалётного – наглец на наглеце —болтались по феодам и разоромгрозили. Только твердая руканапасть сию могла унять пока.Итак, команда поручалась мне.Немедля, привыкая к новой роли,я в штаб погнал посыльного (уж колидосталось что, так отвечай вполне)узнать о пропозициях, о слухах,забрать приказы, получить паролии прочее. А сам на скакунепоехал к маркитану: право, сухово фляге оказалось, – капель пятьотнюдь не помешало бы принять.Затарясь и залив пожар внутри,поднялся на пологий взгорок, местностьжелая обозреть. Вдоль леса теснолепился лагерь, где-то мили трив длину имея. Север был открыт:сплошной простор, раздолье, неизвестностьи… неприятель. Можно было прибольшом стараньи высмотреть: расшитвесь горизонт дымами – это враграскинул генеральный свой бивак.(Продолжение следует).
Переводы с английского
Дж. Г. Байрон: «Даме, которая спросила, почему я весной уезжаю из Англии»
Когда закрылись двери рая,Адам, прокляв свой горький рок,во тьме от страха обмирая,обратно рвался за порог.И лишь пройдя сквозь дни и страны,учась любить, терять, страдать,сумел в заботах и стараньяхзабыть былую благодать.Вот также я: когда ты рядом,терзаюсь, мучаюсь, грущу,в случайных окликах и взглядахнадежды тщетные ищу.И вот – бегу родного края,скрываюсь в чуждом мне краю.Невмоготу бродить у раябез права проживать в раю3 октября 1987-го
У. Г. Дейвис: «Досуг» (Leisure)
Да как ты жил, раз из-за делнаш мир совсем не разглядел?Ты не успел на луг взглянуть,от зноя прячась где-нибудь?Ты не сумел в лесной тенизаметить беличьей возни?Ты не видал, как ясным днёмречная гладь горит огнём?Ты не успел, свершая путь,девчонке встречной подмигнуть?Ты не сумел поймать в ответеё улыбки милый свет?Ты и не жил, коль из-за делнаш мир совсем не разглядел.9 октября 1987-го
Т. Харди: «Ночь в ноябре» (A night in november)
И опять погода – дрянь.Вновь стекло дрожит в окне.И под ветра злую браньбредит вечер в полусне.Рощи голые скорбятпо угасшей красоте.Листья в комнату летят,догорают в темноте.Лёгкий лист влетел, застыл,руку тронув в тишине.И я понял: это тыпогрустить пришла ко мне.15 октября 1987-го
