Искушение (сборник)

Горюнов Юрий

– Я знаю. Не переживай. Будут тебе деньги, я выступлю поручителем и дам залог банку. Что еще?

– Помещение.

– Где?

– Недалеко от кафе, где мы были.

– Завтра покажешь.

– Не сдадут.

– Ты это с кем сейчас разговариваешь?

– Действительно, – смеясь, произнес я в ответ.

– У тебя что за квартира? – спросил Ди.

– Снимаю однокомнатную.

– Не подойдет. К тебе будут приходить люди.

– Так, квартиру оставь. Те, кто придет, пусть довольствуются моим скромным жилищем.

– Хорошо, потом. Но в остальном тебе надо подтянуться.

Одежда, часы, офис, машина. Все должно быть на уровне. Тебе надо подниматься в другие слои общества. Помогу. Как организовать дело это ты сам. Если кто будет задумываться, то я помогу им думать быстрее в нужном нам направлении. Что ты хочешь, требует имиджа. Где бы ты не появился, от тебя должно пахнуть деньгами и независимостью.

– Наоборот, – возразил я. – Тебе ли не знать, что деньги дают только видимость независимости. С определенной суммы человек начинает зависеть от них. Я предпочитаю пахнуть независимостью и деньгами.

– Верно. Не зря все-таки в этот раз сам пришел.

– Да, прощай мое прекрасное прошлое.

– Прошлое может быть прекрасным, но это уже не реальность, – согласился он. – Твой душевный рай остался в прошлом.

– А что сейчас?

– Трудная действительность. Так какой срок?

– Давай с мая по октябрь, как раз Хеллоуину. Успею понять, что к чему.

– Я бы и раньше успел, но ты не хочешь.

Я промолчал, но думал, что дальше. – Ты как-то уходишь от молчаливого ответа, что дальше будет?

– Я не ухожу от ответа, я иду к нему. Это ты мне скажешь ответ. Ты за эти полгода поймешь, что для тебя важнее, выделишь свои ценности и должен будешь определиться. Моя задача чтобы ты подписал договор, но мы заключили устное соглашение. Давить не буду.

– А ты так сможешь?

– Если ты хочешь меня обидеть, то на правильном пути. Но ты это говоришь по незнанию сути вещей, вопроса, меня. Если говорю, значит так и будет. А если что я тебе скажу, что ты можешь сделать для меня. Но это уже к окончанию срока.

– Если смогу.

– Ты сможешь. Предлагаю закончить на сегодня и пойти устроить кутеж.

– Что?

– Кутить пойдем. Надо же отметить начало. У нас есть время и деньги.

– Потом праздники.

– Не мелочись. День раньше, день позже.

Неизвестно откуда появился официант, которого никто не звал, но я не стал удивляться.

– Любезный, счет, – произнес Ди.

Официант ушел и быстро вернулся.

Ди достал бумажник и оплатил счет, присовокупив к ним солидные чаевые.

– Не боишься таскать такую сумму денег?

– Кто рискнет? Свои отдадут.

Мы вышли из ресторана, на обочине нас уже ждало такси.

– Вперед, – скомандовал Ди, и направился к машине.

5

Левый глаз открылся с трудом, правый вообще отказывался открываться и смотреть на белый свет, словно его веки намертво склеили. То, что он белый, мне подсказал левый глаз. Легкий поворот головы, и ее пронзила вспышка молнии, пробежавшая по глазам, и острая боль ударила в голову. Сила была такая, что я должен был застонать от боли, но не смог, не было сил даже на стон.

Подняв правую руку, я медленно разлепил веки

правого глаза. Надо мной был серый потолок. Не единой мысли не было, чтобы понять, где я. Я начал учащенно дышать, и каждый вдох отдавался болью в голове. Лежать было жестко. Преодолев боль, я повернул голову; стены были выкрашены в мрачно-зеленый цвет. Странный цвет. Где я? И что с моей головой и моя ли она? Единственное, что было понятно, что не дома. Решив, что надо собраться, закрыл глаза. Сколько я так пролежал, мне было не известно, счет времени я вести не мог, потому, как оно перестало для меня существовать или я для него. Но даже эта мысль была слишком тяжела для меня, но раз голова болела, значит, она моя и я еще жив. Во рту сухо и захотелось пить, потому как при каждом вдохе, легкая наждачная бумага проходила по моему горлу. Какой-то садист с наслаждением водил ей туда-сюда, туда-сюда. Я вновь открыл глаза и, опираясь на руки сел, осмотрелся. Я не мог даже удивляться, потому, как обстановка не располагала к мыслительному процессу, и я только фиксировал то, что видел. Сидел я на топчане, на тощем полосатом матраце. На одной из стен, под потолком было зарешеченное окно, через которое пробивался свет, но неба я не видел. Нет, в аду не бывает решеток, – решил я, – потому как все мое состояние было издевательски никчемным, и кому оно там нужно такое. А может все-таки там? Вот и мучаюсь. Лучше бы уж поджарили, тогда хоть кричать мог бы, а так голос оставил где-то.

Под потолком тускло светила лампочка, тоже забранная решеткой, напротив окна в стене была железная дверь, а рядом стоял бак, а на нем, о чудо, металлическая кружка на цепочке. Я доковылял до бака и зачерпнул воды. Пил жадно, захлебываясь. Живительная влага оказала свое влияние, и в голове стало чуть светлее. Я попытался сосредоточиться и настроился, выдавливая из себя мысленно боль, как будто йоги, доходили до такого состояния, но, тем не менее, я мог спустя некоторое время, уже думать. Еще раз, осмотрев свое местопребывания, я понял, что нахожусь в камере. Что я здесь делал и как оказался, выясниться потом. Я снова зачерпнул воды и вылил себе на голову, заодно и умылся.

Сев на топчан я стал ждать, пытаясь вспомнить, хоть что-нибудь. Я помнил, что мы с Ди начали посещать все питейные заведения подряд и там пили и пили. Зачем я пил, я же никогда столько не пил. И где Ди? Почему я один? Я снова прилег и задремал. Разбудил меня лязг ключей и скрип открываемой двери, в камеру вошел полицейский.

– Вставай, дебошир, пора оформляться.

– Дебошир? – переспросил я.

– Ну, не ангел же! – усмехнулся он. – То, что ты вчера вытворял под силу одному дьяволу.

– Я что? Он? – разлепил я ссохшиеся губы.

– Вот сейчас и выясним.

– Я что разрушил?

– Только покой дежурного. Ты видимо ничего не помнишь?

– Ничего, – ответил я и помотал головой, но боль, хоть и не такая сильная, как прежде, заставила меня прекратить все движения и зафиксировать голову. Я вышел из камеры и поросился в туалет, куда меня и привели. Проржавленное зеркало, все в рыжих пятнах, показало человека, в чем похожего на меня: опухшее лицо, ворот рубашки порван, как и рукав пиджака.