Искусство путешествовать
Шрифт:
Эшер Дюран. Родственные души, 1849 г.
У нас с М. не было возможности задержаться в Озерном краю Надолго. Уже через три дня после приезда мы снова сели в поезд
И Даже если допустить, что контакт с природой действительно оказывает на человека облагораживающее и Целительное воздействие, следует отдавать себе отчет в том, что эффект этого воздействия будет весьма ограничен. В первую очередь кратковременностью подобных выездов на свежий воздух. Едва ли следовало ожидать, что психологический эффект от трех дней, проведенных в Озерном краю, будет ощущаться дольше нескольких часов.
Вордсворт, впрочем, был менее пессимистичен в этом отношении. Осенью 1790 года поэт побывал в Альпах и немалую часть довольно длинного маршрута прошел пешком. Выехав из Женевы, он пересек долину Шамони, поднялся на перевал Симплон, а затем спустился по ущелью Гондо к озеру Маджоре. В одном из писем к сестре он так описывает то, что увидел во время этого путешествия: «Теперь, когда увиденные в пути пейзажи запечатлелись в моей памяти, едва ли я смогу прожить хоть один день(курсив мой. — А. Б.), не вспомнив их и не получив очередную порцию счастья от созерцания, пусть и мысленного, этих прекрасных образов».
Эти слова — вовсе не гипербола. Альпийские пейзажи на много десятилетий остались с Вордсвортом, они поддерживали и вдохновляли его всякий раз, когда он вызывал в памяти эти величественные картины. Это позволяло поэту утверждать, что некоторые пейзажи, которые человеку довелось увидеть, остаются с ним на всю жизнь и что их целительный эффект не ослабевает с годами, раз за разом помогая преодолеть очередные трудности, возникающие на жизненном пути. Такие образы надолго сохраняющиеся в памяти, сам он называл «застывшими мгновениями».
…Нельзя войти в одну и ту же реку. Но жизнь порой дарует человеку Возможность ради опыта попасть Кому-то в пасть. Чтобы потом в беде и светлых гимнах Не причитать: о боже, помоги мне! А стиснув зубы, выбиться из сил. И выбраться. И ввысь расти.Эта уверенность в существовании совершенно особых, важных и надолго запоминающихся пейзажей и природных явлений своеобразно выразилась и в манере Вордсворта давать подзаголовки своим произведениям. Так, например, подзаголовок к стихотворению «Тинтернское аббатство» гласит: «Повторное посещение берегов реки Уай во время прогулки. 13 июля 1798 г.». Точное указание даты и подробное описание места, где было написано стихотворение, свидетельствуют, что, с точки зрения поэта, отдельные мгновения прогулки вокруг аббатства и некоторые увиденные в тот день пейзажи представлялись ему чем-то очень значимым и достойным сохранения в памяти не в меньшей степени, чем, например, день рождения или дата свадьбы.
Подобное «застывшее мгновение» выпало и на мою долю. Произошло это под вечер на второй день нашей поездки в Озерный край. Мы с М. сидели на скамеечке в окрестностях Эмблсайда и жевали какие-то «марсы-сникерсы». Поэтому у нас зашел не слишком содержательный разговор на тему любимых шоколадных батончиков. Выяснилось, что М. любит те, что с карамельной начинкой, я же, со своей стороны, проинформировал ее, что предпочитаю «две палочки хрустящего песочного печенья». По завершении обмена столь важной информацией беседа как-то сама собой сошла на нет. Я огляделся: по другую сторону от поля, вдоль которого шла тропинка, тек ручей. По его берегам росли деревья. Вот об одну небольшую такую рощицу — буквально несколько плотно прижавшихся друг к другу деревьев и кустов — и споткнулся мой взгляд. Я присмотрелся: оказалось, что на таком сравнительно небольшом «холсте», как кроны десятка-другого деревьев, художнику-природе удалось использовать немыслимое количество самых разнообразных оттенков зеленого цвета. Возникало ощущение, словно передо мной раскинули веер с образцами цветов и оттенков из каталога красок. Кроме того, деревья в этой роще выглядели какими-то особенно рослыми и пышными. Жизнерадостные и цветущие, они, казалось, и знать не хотят о том, что мир бывает суров и печален и что сам он уже не молод. Мне захотелось разбежаться и уткнуться лицом в эту зеленую подушку, чтобы живительный аромат, исходивший от каждого
Мое восторженное созерцание этого великолепия и его активное восприятие продолжались, наверное, с минуту, не больше. Затем в голове вновь зашевелились мысли о работе, да и М. напомнила, что пора возвращаться в гостиницу, потому что она собиралась куда-то позвонить. Я, признаться, и думать забыл о той роще — до тех пор, пока в один прекрасный день, когда я стоял в мертвой «пробке» в Лондоне, ее деревья не обступили меня и не отодвинули на задний план все мои заботы, все несостоявшиеся встречи и всю накопившуюся почту. На какое-то мгновение я вновь оказался наедине с этой прекрасной рощей. По правде говоря, я даже не знаю, деревья каких именно пород росли на берегу того ручья, но им, как старым верным друзьям, удалось сделать то, в чем я в тот момент больше всего нуждался: я смог переключить сознание на созерцание гармоничного, невероятно красивого пейзажа и тем самым дать передышку усталому мозгу, измученному тревогами и переживаниями. Можно сказать, что жизнь для меня в тот день вновь обрела смысл именно благодаря воспоминаниям об этих прекрасных деревьях.
15 апреля 1802 года в одиннадцать часов утра Вордсворт, прогуливаясь по западному берегу озера Уллсвотер, всего в нескольких милях от того места, где останавливались мы с М., увидел целое поле бледно-желтых нарциссов. В дневнике он написал, что цветов, «танцующих на ветру», было не меньше десяти тысяч. Совсем рядом плясали под напором ветра и волны на озере, но нарциссы «превзошли сверкающие воды в этом счастливом веселом танце». «Я радость испытал огромную в душе», — впоследствии описал Вордсворт в стихах свое восприятие этого сохранившегося в памяти «застывшего мгновения».
Не слишком изящные по поэтической форме, последние строчки этого стихотворения, быть может, и провоцируют на жесткие и язвительные комментарии в стиле лорда Байрона по поводу «жеманно-сентиментальной чуши», но, с другой стороны, именно эти бесхитростные слова наводят нас на воспоминания о прекрасных «запечатленных мгновениях», о великолепных минутах и днях, проведенных на природе, вдали от города с его суетой, шумом и вечными транспортными проблемами. Именно благодаря этим стихам и связанным с ними воспоминаниям нам удается хотя бы ненадолго мысленно вырваться из окружающего нас «бушующего мира», вспомнить прекрасную, исполненную гармонии рощу у ручья или танцующие на ветру нарциссы у берега озера — чтобы с их помощью успешнее противостоять силам «враждебности и низменных желаний».
VI. О возвышенном
Место: Синайская пустыня
Гиды: Эдмунд Берк, Иов
Давний поклонник пустынь, которого всегда манили к себе фотографии американского Запада и не оставляли равнодушными имена, данные людьми великим пустыням — Мохаве, Калахари, Такламакан, Гоби, — я взял билет на чартерный рейс на израильский курорт Эйлат, с тем чтобы побывать в Синайской пустыне. В самолете я беседовал с соседкой — молодой австралийкой, зарабатывавшей на жизнь службой в охране эйлатского «Хилтона», — и читал Паскаля.
«Задумываясь над тем… как мало места в пространстве я занимаю, как мал знакомый мне мир и как легко он теряется в бесконечном множестве миров и пространств, о которых я ничего не знаю и в которых ровным счетом ничего не известно о моем существовании [l’infinie inmensite des espaces qui j’ignore et qui mignorent], я пугаюсь и прихожу в изумление от того, что я там, где я есть, а не где-нибудь в другом месте, нет никаких предпосылок к тому, чтобы я был именно там, где я сейчас, этому нет и не было никаких причин. Кто поместил меня именно сюда?» [11]
11
Паскаль. Мысли, 68.