Искусство речи на суде
Шрифт:
Свидетель может быть фанатиком правды; может быть циничным лжецом; возможно, что он просто плохонький человек: соврет – недорого возьмет. Вы не знаете его; не вводите его в соблазн.
9. Не задавайте вопросов, толкающих на ложь.
Подсудимый обвиняется в грабеже. Он утверждает, что признался в участке, потому что был сильно избит. Улики слабы; заявление может иметь значение. Спросите сторожа, дворника, городового, задержавших подсудимого:
– Правда, что его сильно били?
Ответ можно подсказать заранее:
– Никак нет.
Спросите:
– Кто-нибудь поблагодарил его?
Свидетель не расслышит вопроса.
– Поучили его немножко?
Если
– Маленько поучили.
– Самую малость?
– Да, так, немного.
– А может быть, кто-нибудь и покрепче толкнул его?
Если побои были сильные, свидетель в большинстве случаев опять скажет правду. После утвердительного ответа уже нечего спрашивать его, что он называет: толкнуть. Присяжные, "как судьи совести, как люди жизни", сами разберутся в этом. У нас в суде вопрос обыкновенно задается зловещим, угрожающим тоном и в самой неудачной, почти противозаконной форме (722 ст.):
– А скажите, свидетель, вы не били его, когда вели в участок?
Если свидетель скажет: толкнул, его пять раз из десяти спрашивают:
– Скажите, свидетель, что вы называете: толкнуть?
Помните, что вам нужно не только получить благоприятный ответ, но и получить его в наиболее благоприятной форме.
Когда свидетелю предъявляются вещественные доказательства, прокурор неизменно спрашивает его: это та самая фуражка? тот самый нож? Естественный ответ разумного свидетеля отрицательный: не знаю. Спросите: похож ли этот нож, эта фуражка на отобранные у подсудимого? – получите утвердительный ответ: очень похожи, точь-в-точь такие; в большинстве случаев на осторожный вопрос свидетель отвечает решительно: те самые и есть.
Спросите свидетеля: вы пьянствуете? – он едва ли ответит так, как бы вы хотели. Спросите его добродушным тоном:
– А, что, свидетель, вы иногда около монопольки не ходите?
Он ответит:
– Сколько угодно!
Я это слышал и жалею, что вы не слыхали радостной убежденности ответа.
Существует и другой прием.
Чтобы вызвать эффектный ответ свидетеля, надо предложить ему вопрос так, чтобы ему казалось, что от него ждут не только ответа, который он должен и хочет дать.
10. Следует остерегаться опрометчивого заключения о недобросовестности свидетеля.
Лжесвидетельство на суде всегда было и, вероятно, всегда останется не слишком редким явлением. Но в значительном большинстве случаев свидетели добросовестно хотят исполнить свою обязанность. Если они часто не умеют этого сделать, то это обязывает суд и стороны помочь им, а не запугивать их. Между тем у нас обыкновенно и судьи, и стороны болезненно склонны подозревать каждого чем-либо небезупречного человека в злонамеренном искажении истины. Стоит свидетелю прибавить к своему показанию у следователя новую подробность, неблагоприятную для обвинения или защиты, как в голосе спрашивающего уже слышится раздражение, а иногда и угроза. Это тем менее допустимо, что следственные акты у нас далеко не отличаются точностью; следователь в большинстве случаев записывает показания телеграфным стилем, свидетель же говорит простым разговорным языком; следователь опускает "ненужные подробности", а свидетель простодушно повторяет их, не подозревая, что они могут быть неугодны той или другой стороне. "Скажите, свидетель, отчего вы не говорили этого у следователя?" – спрашивает недовольный обвинитель или защитник, разумея такую подробность.– "Я и у следователя то же говорил",– отвечает свидетель, разумея существо своего показания.
– На основании 627 ст. Устава уголовного судопроизводства прошу огласить показание свидетеля ввиду его явного противоречия!
Показание читается.– Вот, оказывается, вы ни слова не сказали следователю о том, что у подсудимого был красный платок (или что подсудимый плохо слышит, или что он накануне был пьян). Свидетель тщетно пытается объяснить, что его не спрашивали об этих обстоятельствах или что следователь не записал всего, что он говорил. Его спрашивают, было ли показание оглашено следователем, предъявляют его собственноручную подпись под протоколом и окончательно сбивают его с толку. Если даже в конце этого истязания он и отречется от сказанного или подтвердит то, чего раньше не говорил, в обоих случаях показание его теряет достоинство непосредственности и противнику торжествующего вопрошателя ничего не стоит вторично сбить его с толку. В результате суд теряет правдивое и, может быть, важное показание.
Если бы судьи и стороны помнили, что здесь происходит простое недоразумение, а отнюдь нет лжесвидетельства, то, несомненно, в каждом отдельном случае было бы нетрудно привести свидетеля к прямым и верным ответам. При спокойном внимании нетрудно заметить, что свидетель застенчив, озлоблен, плохо слышит, заикается, бессознательно пристрастен, отвечает, не выслушав вопроса, и т. д.; и столь же легко устранить все эти затруднения ровным и простым обращением с ним. Раз это достигнуто, его показание может целиком войти в речь и противнику придется искать средства опорочить или ослабить его, и искать по большей части напрасно. Напротив того, показание, хотя и самое благоприятное, добытое стремительным натиском, грозою ответственности и очными ставками, теряет почти всю свою ценность: это уже не свидетельское показание, а внушение или насилие стороны.
Свидетель окончил свое показание; вы сравниваете его слова с протоколом следователя: он забыл одно, перепутал другое. Не торопитесь уличать его во лжи; помните, что и следователи часто ошибаются; не возвращайтесь назад, а ведите его дальше; предложите несколько вопросов в сторону от главного вопроса, потом коснитесь его с другой стороны; путем нескольких таких вопросов вы уясните себе причину противоречия и подойдете к истине настолько, насколько знает ее допрашиваемый. Это, повторяю, легко, но запугать, сбить с толку свидетеля еще легче. Выбирайте.
Бывают и такие случаи, когда лицо, обязанное присягою свидетельствовать правду, хотя и не лжет, тем не менее явно уклоняется от своего общественного долга и от обязательного беспристрастия. Всякий согласится, что в этой малопривлекательной роли чаще всего выступают перед судом так называемые "сведущие люди". И если обвинитель или защитник видит перед собой такого упрямца, который по самообольщению или тщеславию искажает истину, он имеет право быть безжалостным. Мнимая ученость и опытность бывают часто столь же надежным щитом, как и действительные знания, и в этом случае – может быть, только в этом случае – на суде допустимо то, что называется le ridicule *(106) .
Гаррис рассказывает такой случай *(107) .
Эксперт-графолог утверждал под присягой, что подложный документ был написан рукой подсудимого.
– Что бы вы сказали,– спросил адвокат,– если бы тот, кто на самом деле писал этот документ, удостоверил бы это под присягой здесь, на суде?
– Я бы не поверил ему,– отчеканил эксперт.
– Что бы вы сказали, если бы пришел еще свидетель и подтвердил, что был очевидцем того, как тот писал документ?
– Я сказал бы то же самое, что говорю теперь, хотя бы здесь было сто свидетелей,– ответил графолог, трясясь от негодования.– Особенности почерка настолько характерны, сэр, что тут ошибки быть не может.