Искусство управления государством.
Шрифт:
В противном случае мы окажемся в ситуации, о которой предупреждал прозорливый французский обозреватель Алексис де Токвиль в своих рассуждениях о возможности постепенной утраты свободы демократическими странами.
«[Граждане] оказываются под присмотром всепроникающего, покровительствующего государства, которое единолично обеспечивает их занятость и в целом отвечает за их судьбу. Это государство абсолютно, внимательно к каждой мелочи, последовательно, предусмотрительно и великодушно. Его забота походила бы на родительскую, если бы оно готовило своих подопечных к взрослой жизни, но вместо этого оно пытается удержать их в вечном детстве… Так почему бы полностью не освободить людей от необходимости думать и вообще заботиться о своей жизни? День ото дня свобода выбора превращается во все более бесполезное
Я всегда считал, что эта описанная мною форма упорядоченного, мягкого, мирного рабства вполне может облекаться (значительно легче, чем принято считать) в обертку свободы и что она может утвердиться, даже прикрываясь лозунгом независимости людей» [27] .
Только уверенность в том, что свобода, за которую мы боролись с социализмом в годы «холодной войны», является незыблемой ценностью сама по себе позволяет нам не попасть в заманчивый, но безжизненный тупик, который изобразил де Токвиль.
27
Alexis de Tocqueville (ed. J.P. Mayer and Max Lerner, trans. George Lawrence), Democracy in America (New York: Harper and Row, 1996), р. 667. Алексис де Токвиль (1805–1959) — политический философ, политик и историк.
Именно поэтому мой давний оппонент Михаил Горбачев ошибался, когда высказывался в Праге насчет альтернативы коммунизму, которую Запад предлагал в прошлом и которую предлагает теперь. Политическая и экономическая свобода — это не лотерея, в которой один счастливчик может вытянуть приз и насладиться им, не поделившись с другими.
На самом деле западная модель свободы реальна и универсальна, а ее вариации обусловлены лишь культурными и прочими особенностями. Теолог Майкл Новак окрестил ее «демократическим капитализмом» [28] . Это хорошее название, поскольку оно подчеркивает связь между политической и экономической свободой. Существенно то, что его предложил человек, чья профессиональная деятельность в большей мере ассоциируется со сверхъестественными теориями, а не политическими программами. Несколько позже я постараюсь дать более детальное представление о западной модели свободы [29] . Однако скажу сразу: ее главная и определяющая особенность в том, что она опирается на правду — правду о природе человечества, о его стремлениях, о мире, который оно надеется построить.
28
М1сЬае1 Моуа1:, ТНе ЗрггН оОетосгаПс СаргШНзт (ЬопсЬп, 1991).
29
См. главу 11.
Глава 2
Победа Америки
МОЯ АМЕРИКА
Америка, которую я увидела во время своей первой после атаки террористов на Нью-Йорк и Вашингтон поездки с выступлениями, была более мрачной, сдержанной и сосредоточенной, чем прежде. Через полтора месяца после объявления войны «Аль-Каиде» и «Талибану» всех волновало лишь одно, и моим долгом было озвучить лишь одну мысль:
Великобритания знает, чем она обязана Америке. Мы понимаем, насколько близки наши страны. Дело Америки было и всегда будет нашим делом. Я хочу сегодня заявить, что Великобритания едина с Америкой в борьбе с терроризмом [30] .
30
Выступление в Форт-Уорте, штат Техас, 19 октября 2001 г.
Я регулярно бываю в Соединенных
Шарль де Голль как-то сказал, что у него есть «своя идея Франции» [31] . Точнее что он «создал для себя» эту идею. Чтобы сформировать идею страны, вовсе не обязательно иметь какую-то особую точку зрения.
Если вы хотите, чтобы эта идея была правильной, нужно постичь загадку национальной самобытности.
31
«Toute ma vie, je me suis fait une certaine idée de la France». Charles de Gaulle, Memories de querre: l’Appel, 1940–1942 (Рапе, 1954), р. 1.
У меня тоже есть идея Америки. Скажу больше, я не могу утверждать того же в отношении какой-либо другой страны, за исключением собственной. Это не простая сентиментальность, хотя я всегда ощущаю себя на десять лет моложе (несмотря на нарушение биоритмов из-за разницы во времени), когда ступаю на американскую землю: ее люди несут такой заряд позитивности, щедрости и открытости, который неизменно оказывает бодрящее действие. Кроме того, я чувствую своего рода участие в жизни Америки. Чем объяснить такое отношение?
На то есть две причины. Во-первых, в эпоху запутанных идей и ложных посылок я со всей отчетливостью осознала правоту того, что Уинстон Черчилль сказал в своей знаменитой речи в Фултоне, штат Миссури, в 1946 году:
Мы не имеем права отказываться от бесстрашного провозглашения великих принципов свободы и прав человека, которые являются общим достоянием англоязычного мира и которые через Великую хартию вольностей, Билль о правах, Хабеас корпус акт [32] , суд присяжных и английское общее право нашли прекрасное отражение в американской Декларации независимости.
32
Habeas Corpus Act — английский закон 1679 г. о неприкосновенности личности. — Прим. пер.
Понимание глубинной общности этого самого «англоязычного мира» и его ценностей необходимо нам сейчас как никогда.
Вторую причину моего ощущения взаимосвязи с Америкой я вижу в том, что Америка — это больше, чем нация, государство или сверхдержава; именно в этом и заключается ее идея — идея, которая трансформировала и продолжает трансформировать всех нас. Америка уникальна своей мощью, богатством и мировоззрением. У этой уникальности есть свои корни, и они в значительной степени английские. Еще во времена зарождения первых поселений на другой стороне Атлантики их обитатели имели твердые религиозные, моральные и политические убеждения.
Об этом свидетельствуют незабвенные слова Джона Уинтропа, обращенные в 1630 году с палубы крошечного суденышка Arbellaу побережья Массачусетса к первым поселенцам:
Мы должны соединиться в этой работе в единое целое. Мы должны питать друг к другу братские чувства. Мы должны отказаться от всяких излишеств, чтобы дать другим хотя бы самое необходимое…
Мы подобны городу на холме. Взоры всех народов устремлены на нас, и если мы обманем ожидания нашего Господа в деле, за которое взялись, и он лишит нас своей милости, мы станем притчей во языцех во всем мире.
Переселенцы искали свободы, чтобы действовать по своему выбору и усмотрению, однако, как показывают слова Уинтропа, они не были релятивистами или либералами. Ими двигало чувство персональной и коллективной ответственности. У них была сильна самодисциплина, они жили в соответствии с суровым духом общины. Переселенцы были кальвинистами, я же воспитывалась в менее строгих методистских взглядах. Тем не менее в моем родном Грантеме и его окрестностях находились проповедники, напоминавшие Уинтропа, так что атмосфера, которая нас окружала, не так уж сильно отличалась. Поэтому мне кажется, что я понимаю переселенцев, которые для меня воплощают одну из сторон американского характера, одну из сторон американской мечты.