Искусство вождения полка (Том 1)
Шрифт:
В связи с тяжелым положением XXXIV корпуса наша дивизия оттянула передовые отряды и 22 августа собралась в ближайших окрестностях Вилькомира. Штаб полка переехал на берег Свенты, в ф. Леонполь. В 2 — 3 км впереди спешно возводились окопы. Инициативу в расположении их на первый раз я предоставил батальонным командирам. Система полка заключалась тогда в устройстве непрерывных, почти на целый батальон окопов: шаблонная канава с траверсами; окопное искусство, к моему удивлению, оказалось отнюдь не замечательным; ясно ощущалось предпочтение, отдаваемое сохранению самой тесной связи, локоть к локтю, с соседом, над применением к местности и организаций системы огня. Фланкирующий огонь вовсе не применялся; стремление к маскировке было огромное, но технически решить задачу маскировки бесконечного окопа, да еще построенного так, чтобы давать обширный фронтальный обстрел, было невозможно.
Немцы, наступавшие на Вилькомир,
Но до боя здесь не дошло. В связи с катастрофическим положением XXXIV корпуса в ночь на 24 августа полки внезапно получили приказ об отступлении. Обстановка и задача оставались для нас темными — какие-то несчастья и прорывы в глубоком тылу и на фланге. Из разговора со штабом дивизии я понял только, что и штаб дивизии находится в полном тумане. 8-й полк был уже раньше изъят на помощь XXXIV корпусу; теперь 5-й и 7-й полки отходили по большаку, а 9 рот моего полка должны были отходить проселками западнее, составляя боковой арьергард. И в дальнейшем штаб дивизии всегда хронически назначал мой полк в прикрывающие, особенно фланговые части; предлог — я опытный генштабист и менее рискую заблудиться, следуя по проселку. Я с этим мирился, так как вскоре убедился, что движение в отделе имеет свои плюсы, притом весьма значительные. Выступление было назначено на час ночи.
Я конечно умею читать карту, и в одном 1904 г. имел практику в следовании на протяжении не одной тысячи километров по весьма неважным картам; а тут к моим услугам была прекрасная двухверстка. Но к чему было мое искусство и эта карта, если ночь была темная, дождливая, не было видно ушей собственной лошади; электрического фонаря для чтения карты на походе не было, да и как могла помочь карта, если ориентировочных пунктов видно абсолютно не было.
В моем прошлом были аналогичные случаи, но я тогда шествовал во главе маленького разъезда; если и приходилось уклониться с пути истинного, то я рассмеявшись шпорил коня, проходил рысью лишние 3 — 4 км или переваливал через какую-нибудь гору по козьей тропинке — и оказывался там, где нужно. Теперь же мне приходилось держать экзамен перед 2 000 стрелков, и я положительно побаивался срезаться на таком пустяке. Но ведь и днем можно быть гарантированным от всяких блужданий лишь в том случае, если непрерывно следить за дорогой по карте. Это хорошо для начальника разъезда, но отнюдь не отвечает условиям работы командира полка, которому в течение перехода приходится уделять внимание сотне других актуальных вопросов. Я пожелал сохранить свою свободу и предпочел наблюдать за людьми, а не за ориентирами. Для заботы о сохранении полком правильного направления я решил назначить специалиста.
Кто в полку лучше всего ориентируется по карте, особенно в ночное время? Оказалось, что таковым является унтер-офицер конный разведчик Соловьев; он свободно читает карту, а с его зрением ночью могут спорить только кошки. Древинг мне пояснил, что Соловьев в этом отношении надежнее любого офицера полка. Первый ночной марш был организован так: Соловьев с командой конных разведчиков выехал за полчаса до нашего выступления и от первой деревни послал нам навстречу двух разведчиков. А когда голова полка подходила к первой деревне, там уже дожидались нас два других разведчика, которые вели до второй деревни и т. д. Впоследствии я разгадал секрет "кошачьего" зрения Соловьева. В первой же деревне он хватал проводника, в крайнем случае хотя бы бабу, сажал на смирную заводную лошадь или заставлял следовать вприпрыжку до следующей деревни. Он действовал разумно, хотя действительно обладал необычайно острым зрением и хорошо читал карту{41}…
И этот первый ночной марш, а вслед за ним и многие другие прошли для меня при содействии Соловьева вполне благополучно. Соловьев оставался моей маленькой штабной тайной, которой масса стрелков конечно не интересовалась; а уверенное следование полка в непроглядную ночь по захолустным проселкам производило благоприятное впечатление и поднимало авторитет управления. В колонне не видно ни одного огня, абсолютно темно, а командир полка не сомневается. Чуда конечно здесь нет, но умение, ловкость рук, организацию отрицать трудно.
Штаб дивизии по-видимому допускал возможность столкновения моего боевого арьергарда с немцами, но не придал в мою колонну артиллерии, боясь потери орудий. Ночью действительно орудия были бесполезны; но вообще относительно артиллерии я держался другого взгляда, чем штаб дивизии; потери орудий я никогда не боялся, а опасался, в случае встречи с бронированным автомобилем или с германской конной батарей, оказаться со своим боковым арьергардом в глупом положении. Как только начало светать, в 4 ч. 35 м. утра 24 августа я послал в штаб дивизии конного с просьбой прислать мне на большом привале, намеченном в 7 ч. 15 м. утра для бокового арьергарда в районе д. Шавли, в 3 км от большака, хотя бы пару орудий. Просьба была уважена.
Утром наш марш продолжался. С юго-запада, на открытом фланге, несколько впереди, на гребне возвышенности показались 5 — 6 всадников. Дистанция от колонны была около 1 км. Колонна заволновалась — свои или немцы. Застава шла в двухстах шагах, дальних дозоров не было. Со мной было 4 конных разведчика. Случай мне понравился. Я со своими разведчиками поскакал навстречу всадникам широким галопом{42}. Мы еще не успели пронестись и 1 км, как разъезд, к которому мы стремились, повернул и скрылся. Кто были эти всадники, осталось неизвестным{43}. Мы вернулись шагом. Чернышенко стал меня деликатно укорять, что так полк может остаться без управления, что вблизи могли быть спешившиеся немцы, которые легко могли нас подстрелить, и т. д. Но я знал хорошо, что делал: риск был для меня явно ничтожный, но представлялась возможность сосредоточить внимание полка на его незнакомце — командире и показать, что он не гнушается и ролью дозорного; если он требует от других идти на явную опасность, то и сам готов выполнить рядовую роль. Конечно в моем поведении было чуточку шарлатанства, но без него быстро войти в критические дни в роль вождя невозможно.
Ночь на 25 августа полк провел в с. Даркушки. Три полка дивизии собрались вместе. Связи с XXXIV корпусом не было. Штаб дивизии совершенно был дезориентирован. По слухам с. Мусники было занято слабыми силами немцев. Начальник дивизии решил их атаковать. Дивизия утром пришла в Мусники — немцев не оказалось. Вблизи бродили немецкие разъезды. На восточном берегу Вилии XXXIV корпус явно сильно подался назад, в сторону Вильны. Начальник дивизии не представлял себе, что делать дальше. Тюлин, которому дивизия раньше подчинялась, отпустил ее из своего подчинения с очень общими указаниями следовать на присоединение к войскам ген. Вебеля (командир XXXIV корпуса). 24 августа в 21 ч. ввиду неизвестности, где находится штаб XXXIV корпуса, Тюлин доносил, что 2-я Финляндская дивизия направляется в район Чабишки или Попорце, где будет 25 августа вечером. Оставаться в районе с. Мусники, на отлете, на переход впереди общего фронта, представлялось опасным. Уже 24 августа немцы форсировали р. Свенту на широком фронте ниже с. Видишки; от Вилькомира двигалась пехотная часть, м. Побойск прошла германская кавалерийская бригада; вдоль р. Ширвинты, против левого крыла Тюлина, энергично подвигалась крупная кавалерийская часть с тяжелой артиллерией; в районе Чабишки германцы переправились на правый берег Вилии, а у д. Зубишки навели на Вилии понтонный мост{44}. 25 августа натиск на ген. Тюлина продолжался; казачьи полки последнего располагали только слабыми огневыми средствами (14 конных орудий и 6 пулеметов на 7 казачьих полков) и не могли сыграть роль заслона против немцев, наступающих с линии р. Свенты; таким образом, если бы 2-я Финляндская дивизия направилась для атаки немцев на Вилии, у Чабишек, ее 7 слабых батальонов оставили бы на своем фланге и в тылу огромную кавалерийскую массу, поддержанную тяжелой артиллерией, егерским батальоном и каким-то ландвером. В то же время за последние двое суток фронт XXXIV корпуса на левом берегу Вилии осадил на целый переход. Дела там обстояли явно неважно. Действительно начальник 5-й дивизии Альфтан настаивал 25 августа на выводе своей дивизии в резерв как израсходовавшей уже в три очень горячих дня свою боеспособность; 56-я дивизия чувствовала себя серьезно прорванной, и ее энергичный начальник дивизии Мадритов доносил, что не может отвечать за устойчивость своих полков; что касается 4-й Финляндской дивизии, то она просто перестала сражаться и находилась в полном отступлении. Все это происходило уже, правда, без всякого нажима со стороны также выдохшегося XL германского корпуса.
Начальник дивизии решил отвести свои главные силы на Мейшагольскую позицию, укрепления которой прикрывали Вильну, но никем заняты не были. Но так как начальство могло не одобрить этот единственно разумный, но пассивный образ действий, то был допущен компромисс: на северной опушке большого леса, протягивавшегося впереди Мейшагольской позиции, в районе д. Майлуны, был оставлен сильный арьергард — 9 рот 6-го Финляндского полка, 54-й казачий полк и горная батарея. Дивизия ослабляла себя на целую треть и возлагала на эту треть задачу, являвшуюся непосильной для дивизии в целом.