Испанская новелла Золотого века
Шрифт:
— Тот, кто теряет мужество в плену, теряет и право на свободу. В сражении рыцарь может победить, но может оказаться и побежденным, ибо все зависит от судьбы; и слабость, выказываемая тем, кто до сих пор являл собой пример крепости духа, для него губительна. Ежели ты страдаешь от ран, то они будут заботливо излечены; ежели тебя угнетает пленение, то таков закон войны, и ему подчиняются все, кто участвует в ней. Но ежели тебя терзает тайная печаль, то откройся мне, я обещаю тебе облегчить ее всеми доступными мне средствами.
Мавр поднял опущенную голову и спросил в свою очередь:
— Кто ты, рыцарь, что так сочувствуешь мне в моем горе?
Рыцарь отвечал:
— Мое имя Родриго де Нарваэс, я — алькальд Антекеры и Алоры.
Мавр посветлел лицом и воскликнул:
— Воистину моя печаль уже не столь безысходна, раз враждебная ко мне судьба отдала меня в твои руки, ибо хотя я доселе никогда тебя
Алькальд велел рыцарям ехать вперед, и когда они остались одни, мавр, тяжело вздохнув, начал свой рассказ:
— Родриго де Нарваэс, алькальд прославленной Алоры, вникни в мои слова, и ты поймешь, что козни Фортуны могут разбить сердце несчастного пленника. Меня зовут Абиндарраэс Младший, в отличие от моего дяди, брата моего отца, который носит то же имя. Я из рода гранадских Абенсеррахов, ты о них, разумеется, наслышан; и хотя с меня довольно нынешних бед и вроде бы ни к чему поминать еще и прежние, однако я поведаю тебе все по порядку. Абенсеррахи — один из знатных родов Гранады, цвет Гранадского эмирата, ибо по части образованности, благородства, различных дарований и храбрости представители этого рода всегда превосходили всех прочих; они были уважаемы правителями и знатью и любимы народом. Изо всех сражений они возвращались победителями; они первенствовали во всех конных состязаниях, ими затевались различные празднества, где они затмевали всех роскошью своих одежд. Воистину, и в мирных увеселениях, и на бранном поле Абенсеррахи всегда служили примером для всего эмирата. Никто из их рода не запятнал себя скупостью, предательством или дурным поступком. Все они служили прекрасным дамам, и все прекрасные дамы почитали за честь иметь своими обожателями Абенсеррахов. Но, видно, Фортуна позавидовала Абенсеррахам и погубила их благоденствие, как ты узнаешь из дальнейшего. Эмир Гранады нанес двум наиблагороднейшим представителям рода Абенсеррахов тяжкое несправедливое оскорбление, и причиной тому был оговор их перед эмиром. И вот, якобы желая отомстить за поруганную честь, чему я не верю, эти двое и, по их настоянию, еще десятеро, поклялись убить эмира и разделить эмират между собой. Этот заговор, действительно замышлявшийся или мнимый, был раскрыт, и эмир, дабы не возбуждать народ, обожавший Абенсеррахов, велел их всех тайно, ночью, обезглавить: отложи он казнь, и Абенсеррахи, как ему чудилось, лишили бы его власти. Абенсеррахи предлагали эмиру огромный выкуп, но он не пожелал их выслушать. Их смерть оплакивали все: зачавшие их отцы и родившие их матери, дамы, которым они служили, и товарищи, с которыми они вместе сражались. И весь народ предавался столь бурной и нескончаемой печали, словно город был захвачен врагом, словно слезами они могли избавить Абенсеррахов от столь унизительной смерти. Вот так суждено было погибнуть славному роду и лучшим его сынам; о, как медлит Фортуна, возводя кого-либо на пьедестал, и как поспешно низвергает она его оттуда; как медленно растет дерево, и как скоро сгорает оно в огне; как нелегко возводится дом, и как в один миг его уничтожает пожар; скольких людей умудрил горький опыт несчастных Абенсеррахов, безо всякой вины умерщвленных, о чем было провозглашено на всех площадях; их дворцы были разрушены, имущество отчуждено, а их славное имя сделалось символом предательства. После несчастья, постигшего наш род, никто из принадлежавших к нему не мог оставаться в Гранаде, кроме моих отца и дяди, чья невиновность не внушала сомнений, но и им было дозволено оставаться там лишь при условии, что их сыновья станут воспитываться, а дочери выйдут замуж вне пределов Гранады и никогда туда не возвратятся.
Родриго де Нарваэс, видя с какой болью мавр повествует о своих злосчастьях, обратился к нему:
— Все же то, что ты мне поведал, невероятно; мыслима ли столь вопиющая несправедливость? И как возможно было поверить, что столь благородные мужи стали предателями?
— Ты повторяешь мои же слова, — отвечал мавр. — Но послушай дальше, и ты узнаешь, как преследовала судьба с тех пор несчастных Абенсеррахов. Едва я покинул чрево матери, мой отец, дабы исполнить повеление эмира, отправил меня на воспитание к алькальду Картамы, с которым был в тесной дружбе. У алькальда была единственная дочь, которую он любил пуще себя самого, поскольку девочка росла красавицей и к тому же стоила жизни своей матери, умершей от родов. Мы с ней воспитывались как брат с сестрой, и так нас все и называли. Не припомню часа, который мы не проводили бы с ней вместе: вместе играли, гуляли, пили и ели. Из этой детской дружбы родилась любовь: мы росли, и она росла вместе с нами. Вспоминаю, как,
7
Салмакида — нимфа источника у Галикарнасса (Кария), вода которого, по преданию, обладала свойством изнеживать того, кто ее пил.
Как я сожалел в ту минуту, что она — моя сестра; я не в силах был дольше незримо любоваться ею и поспешил подойти к водоему; увидев меня, она протянула ко мне руки и, усадив рядом с собою, проговорила с упреком:
— Брат, что же ты так надолго оставляешь меня одну?
И я отвечал ей:
— Госпожа моя, я долго тебя искал, и никто не мог сказать мне, где ты, пока мне не сказало об этом мое сердце. Но открой мне, откуда тебе известно, что мы с тобой и вправду брат и сестра?
— Мне ничего неизвестно, кроме того, что я тебя очень люблю, и все нас так называют…
— А если бы мы не были братом и сестрой, ты бы также меня любила?
— Но тогда мой отец не позволил бы нам всегда быть вместе, и тем более наедине…
— Я предпочел бы лишиться этой радости и страдать от любви…
Тут ее прекрасное лицо залилось румянцем, и она спросила:
— Разве твоя любовь теряет что-либо от нашего родства?
— Да, я теряю себя и тебя, — отвечал я.
— Я не понимаю твоих слов, но мне кажется, что именно наше родство питает нашу любовь…
— Мою любовь питает твоя красота, а наше родство лишь умеряет жар моей любви.
Тут я опустил глаза от смущения и увидел в зеркале водоема мою красавицу, а когда вновь поднял голову, она была передо мной, живая и прекрасная… Однако ее истинный образ жил в моем сердце. И я произнес про себя, не желая быть услышанным: «Ах, если 6 я мог утонуть в этом водоеме, откуда мне улыбается моя госпожа, насколько я был бы невиннее Нарцисса! И если бы она полюбила меня той же любовью, как люблю ее я, как бы я был счастлив! И если б судьба дозволила нам всегда жить вместе, сколь радостной стала бы моя жизнь!»
Взволнованный подобными мыслями, я встал и принялся обрывать цветы жасмина вокруг водоема. Мешая их с миртом, я сплел прекрасный венок и, украсив им свою голову, увенчанный и покорный, обратил взор к моей любимой. Она ответила мне взглядом, более любовным, чем обычно, и, сняв с меня венок, надела его на себя. В тот миг она была прекрасней, чем Афродита, которой Парис присудил яблоко, и когда она спросила меня: «Ну, что ты скажешь обо мне, Абиндарраэс?» — я отвечал:
— Скажу, что ты достойна быть королевой всего мира и носить королевскую корону.
Тогда она взяла меня за руку и произнесла:
— Если так случится, брат, то и ты ничего не потеряешь.
Не сказав больше ни слова, я последовал за ней, и мы покинули сад. Мы долго еще пребывали в заблуждении относительно нашего родства, но любовь отомстила нам и развеяла спасительный обман: войдя в возраст, мы оба поняли, что мы не брат и сестра. Не знаю, что при этом почувствовала она, но я был счастлив безмерно, хотя потом дорого заплатил за свое счастье. В ту самую минуту, как мы догадались, что мы с ней не родные, наша любовь, прежде столь естественная и чистая, обернулась для нас злым и неистовым недугом, от коего излечит нас одна лишь смерть. В любви нашей не было тех первых душевных побуждений, которые могли бы остеречь нас, поскольку она возникла как естественное благо, и превращение ее в болезненную страсть произошло не постепенно, а сразу, вдруг: все мои чувства были обращены к моей любимой, и душа моя сливалась нераздельно с ее душой. Все кругом, кроме нее, представлялось мне безобразным, бессмысленным, бесполезным, все мои мысли были только о ней.
Радостная беспечность прежних дней исчезла: отныне я с подозрением следил за каждым ее шагом, я завидовал касавшимся ее лучам солнца; ее присутствие причиняло мне боль, когда же ее не было рядом, мое сердце почти переставало биться. И вместе с тем я не желал ничего иного, ибо она платила мне той же монетой.
Однако Фортуне наша любовь пришлась не по нраву, и она разлучила нас, о чем я поведаю вам далее. Эмир Гранады, решив вознаградить алькальда Картамы за беспорочную службу, повелел назначить его алькальдом Койна, что граничит с вашей крепостью, а мне было определено остаться в Картаме в распоряжении нового алькальда. Если вы сами, сеньор, когда-нибудь любили, вы можете себе вообразить, в какое отчаяние ввергло нас сие ужасное известие. Мы сошлись на тайном свидании и горько оплакивали предстоящую разлуку.