Испанский дневник (Том 2)

Кольцов Михаил Ефимович

Испанский дневник

Том 2

Аннотация издательства: Том 2 настоящего издания включает окончание книги второй (1 января - 10 апреля 1937 года), книгу третью (незаконченную) "Испанского дневника" и раздел "Корреспонденции. Репортажи. Очерки", куда вошли избранные материалы, посвященные антифашистской войне в Испании и опубликованные Михаилом Кольцовым в "Правде" в 1936-1937 годах.

С о д е р ж а н и е

Книга вторая (1 января - 10 апреля 1937 года)

Книга третья

Комментарии

Книга вторая

(1 января - 10 апреля 1937 года)

1 января 1937 года

Новый год мы встречали с "курносыми"{1}. За длинными столами сидели пилоты-истребители,

их коротко стриженные русые головы, круглые лица, веселые глаза и зубы сделали неузнаваемой сумрачную трапезную залу францисканского монастыря. Мы приехали вместе с Миахой и Рохо - летчики встретили их громовым "Вива!", какого никогда не слышали эти старые стены. Генерал и подполковник были явно взволнованы, особенно Рохо. Он ведь всегда так замкнут, официален, кабинетен. Авиацию он знал как составной элемент в своих расчетах, приказах, операционных планах. За письменным столом, над картой, над сводкой он радовался успехам истребителей или злился, когда они опаздывают. Тут он впервые встретился лицом к лицу с живыми "курносыми", с этими скромнейшими героями, спокойно и просто рискующими каждый день своими молодыми жизнями, чтобы спасти жителей Мадрида от летающей черной смерти. Жадно вглядывается он в юные, слегка застенчивые лица, прислушивается к шумным застольным разговорам и песням, ловит на себе встречные, заинтересованные и спокойно наблюдающие взгляды... Уезжая, он говорит необычно приподнято: "Очень благодарен за этот вечер".

Прошлый Новый год, в Барвихе, пили донское шампанское, катались на розвальнях по снегу над Москвой-рекой, перекликались в лесу. Из колхоза на шоссе выходили комсомолки. "Чу... снег хрустит... прохожий; дева к нему на цыпочках летит, и голосок ее звучит нежней свирельного напева: "Как ваше имя?" Смотрит он и отвечает: "Агафон"... В "Правде" я публикую шуточные новогодние гороскопы с предсказаниями. Я обещал, что тридцать шестой год пройдет под знаком планеты Марс. Что итальянцы, устыдившись упреков Лиги наций, с извинениями уйдут из Абиссинии. Что в Германии, под знаком созвездия Скорпиона, будут окончательно изъяты из обращения все неарийские пищевые продукты - масло, мясо, крупа и картофель. Что вслед за Маньчжоу-Го, Хэбэй-Го и Бейпин-Го воспоследуют Чахар-Го, Шанхай-Го. Что Наркомпрос покинет созвездие Рака и наконец займется правильной постановкой школьного обучения. Что блестяще удадутся пробеги: Сухуми - Одесса верхом, Ленинград - Москва без калош и Оренбург - Полтава на цыпочках. Что товарищи Шмидт и Ушаков пройдут на байдарках по Северному морскому пути, попутно ликвидируя неграмотность среди медведей. Я настойчиво указывал на молодую планету, не обозначенную в книгах старых звездочетов, - на так называемую Красную звезду, указывал, что это счастливая звезда.

Не хватило ни фантазии, ни юмора предсказать, что следующий Новый год я буду встречать консервированными кроликами и пивом во францисканском монастыре в горах Кастилии, с "курносыми" истребителями по правую и левую руку, что итальянцы будут бомбить Национальную библиотеку в Мадриде. Поди-ка составь теперь гороскоп на тридцать седьмой год!..

По устному приказу командира эскадрильи часы в трапезной зале тихонько перевели на восемьдесят минут вперед. Это чтобы "курносые" пораньше легли спать. Ведь завтра опять, как всегда, воздушный бой.

2 января

Небо 1937 года раскрывается в своей парадной, сверкающей красоте. Оно прославлено, это мадридское небо; удивительное по своей прозрачности, огромной светосиле, оно дает почти вещественное, пластическое ощущение своей глубины. В него можно смотреть как в спокойный хрустальный пруд, как на освещенную театральную сцену, различая первые и вторые планы, кулисы облаков, тонкую чистоту отдельных тонов и их медленную, торжественную смену. Это небо восхваляли гимнами красок Веласкес и Рибера, его чернил

сердитый Гойя, инквизиция возносила к нему молитвы, проклятия, смрад и дым сжигаемого человеческого мяса. Потом оно застыло на триста лет, равнодушное, неподвижное, непоколебимое. Теперь его ненавидят. Если человек на мадридской улице начинает смотреть в небо, сейчас же все кругом жмутся к подворотням, а шоферы прибавляют газу.

Теперь лучше всего, когда великолепное мадридское небо занавешено грязным брезентом зимних туч. Мутный слой микроскопических дождевых капель защищает человеческие жизни лучше, чем все железобетонные перекрытия и убежища в подвалах, потому что в дождь фашисты не бомбят. Но тучи редко застилают здешнее небо. Оно лучезарно и смертоносно. Человек, проводивший зиму 1936/37 года в Мадриде, будет всегда, даже к старинным полотнам Веласкеса и Риберы, мысленно пририсовывать бомбардировочную и истребительную авиацию.

Все эти художественные ощущения мгновенно пропадают, как только в скоростном самолете отрываешься от земли и летишь над столицей, вокруг нее. Ветер свистит в ушах, плотные массивы черепичных крыш и острые вершины небоскребов косо убегают под плоскостями самолета. Здесь, наверху, уже не небо, а воздушное пространство. Притом довольно неспокойное. Пилот и наблюдатель беспрерывно оглядываются, ищут опасность во всех трех измерениях. Враг может преследовать по прямой, он может подойти из всякого направления, он может навалиться и сверху, и снизу, и под любым углом атаки.

"Теснота в воздухе" усугубляется тем, что линия фронта очень изломана, воюющие стороны до крайности тесно прижаты друг к другу по этой линии. Зоны попадания зенитной артиллерии обоих противников часто совпадают, и самолет, плохо опознанный, может попасть под перекрестный огонь. Вывод: Мадрид не самый удобный район для прогулок воздушных наблюдателей. Привязной аэростат тут тоже не выпустишь.

Чертовски трудно разбираться в однообразной пепельно-серой путанице гор, котловин, ущелий и плато Центральной Кастилии. Редкие ориентиры, опознавательные пункты, дома, старые замки - все это высечено из дикого камня и сливается со скалами. Малейшая дымка - и все ориентиры потеряны.

С трудом замечаешь в горной котловине признаки аэродрома. Спустившись ниже, видишь самолеты, просторно разбросанные по полю, - предосторожность от бомбардировки. У самолетов стоят грузовики с цистернами для заправки, легковые машины, ходят люди в комбинезонах.

Все-таки, если у вас нет точного адреса, последнего адреса, полученного сегодня утром, не рекомендуется садиться на этот аэродром. Будешь неприятно поражен. Новенькие самолеты с яркими республиканскими полосами окажутся макетами, то есть только деревянными чучелами самолетов. Грузовики и лимузины - только трупы автомобилей, специально привезенные сюда с автомобильного кладбища. Люди - да, люди настоящие. Но и они бродят по полю не для работы, а как живая самоотверженная приманка для фашистских бомбардировщиков. Весь этот аэродром фальшивый, и настоящего в нем - только зенитная батарейка, тихо припрятанная для незваных, но очень желанных здесь гостей. Фальшивые аэродромы имеют свое управление, их перемещают, о них заботятся.

К республиканским летчикам можно по-настоящему попасть, только имея точное приглашение и проводника. Тогда сядешь в самом неожиданном месте и найдешь целую летную часть со всем ее хозяйством там, где не предполагал бы встретить даже кролика.

Надежно укрытые, летчики весь день сидят, с газетой или книгой, каждый в двух шагах от самолета или в самой машине.

Их боевой день начинается почти на рассвете, раньше встают только технический персонал и оружейники. Они проверяют самолеты, моторы, пробуют пулеметы и подвеску бомб. Делают все очень тщательно и с душой. Но все-таки пилот после них сам повторно осматривает машину и орудия.