Испанский дневник
Шрифт:
По главной улице гонят огромное стадо скота. Оно тоже попало в плен.
А потом, сквозь стрельбу, сквозь стоны раненых, вдруг слышится невероятный, радостный шум, гам и смех. Что случилось? Нашли колодец, настоящий колодец с водой, и сразу возле него выросла длинная, говорливая очередь солдат. Кто-то уже распорядился: брать фляжками, но не ведрами, а то всем не хватит, и сначала дать попробовать воду овце – не отравлена ли вода.
Овца пьет – и ничего, вода хорошая, не отравленная. Не успели отравить.
Спускается ночь. Здесь можно спать.
31 августа
Сегодня особенно жаркий и душный день. Но лечь днем негде: ближайшая тень – от одного оливкового дерева,
За эти дни армия хоть и медленно, но непрерывно наступала. После Кинто взяты деревни Медиана, Кодо, Пуэбла де Альбартон, Эрмита, Кастильо де Банастро. Все это не просто деревни, а настоящие маленькие крепости с круговой обороной, с отличными, германской системы, железобетонными и цементными укреплениями, с блиндажами и убежищами, с артиллерией, минометами и пулеметами. Все это вместе взятое – сильно укрепленный пояс, охраняющий фашистов на арагонском фронте. Пассивность каталонских республиканских частей в течение почти целого года дала возможность фашистам так сильно укрепиться здесь.
Медиана и Кодо совершенно пусты. Здесь республиканцам не досталось ни одного пленного. Уцелевшие фашистские части присоединились к гарнизону Бельчите. Туда же увели всех насильно мобилизованных молодых крестьян. Старики, женщины, дети разбежались.
Кодо стоит пустое, как зачарованное. На улицах и во дворах ни души. Лишь двух– и трехэтажные дома из седого камня громоздятся по уступам холма. В нижних этажах сложены мешки с зерном, стоят огромные чаны оливкового масла, у богачей остались висеть под потолком копченые окорока. Посуда на полках, платья в шкафу, еще не увядшие цветы в бокале, сарагосские газеты от двадцать восьмого августа, – бегство отсюда было внезапным и трагическим. Бродят усталые куры; комиссар приказал их не трогать, но сейчас их некому поить. Двери церкви раскрыты настежь, в алтаре горят лампады, лежат облачения, раскрытый требник. В приделе в тростниковой корзине рассортированы свечи. На блюде остались медные деньги. И тут же конверты с религиозным рисунком – Христос благословляет стадо овец. Если конверт заклеить, напечатанная на языке конверта голова генерала Франко закрывает Христову голову и удобно размещается на Христовой шее…
В военной комендатуре ящики с патронами, генеральские портреты, на столе списки крестьян с пометками: «Бывший анархист», «Бывший социалист», «Жена в Мурсии». На площади – плакат фашистской «фаланги», наскоро разорванный пробегавшим солдатом.
Оставаться здесь нельзя – тошнит: ветер разносит ужасающий смрад трупов, мертвечиной завалены все склоны горы и «рай деревня». Вот огромный мавр разбросал руки и ноги. Кругом него валяются расстрелянные гильзы патронов, куртка распахнута, и на черной, вспухшей груди большое кровавое пятно. А вот другие – четыре худощавых тела лежат ничком, их затылки разворочены. Этих пристрелил свой же офицер…
С соседней гряды холмов через ложбину Н-ская бригада атакует передовые форты Бельчите. Один из фортов пал сегодня на рассвете – сдался сам. Сержант убил офицера и с сорока солдатами перешел на сторону республики. Сейчас он сидит в окопчике, между командиром бригады и начальником артиллерии, курит и указывает цели. Вся тяжесть атаки легла на этот, левый фланг. С другой стороны, из-за вокзала, две местные, из арагонских старожилов, бригады действуют очень вяло, все больше торгуются с танками, как и кто раньше пойдет. Когда танки открыли энергичную стрельбу по вокзалу, они столпились у машин и в восторге стали аплодировать. Но пойти не пошли, а дождались того, что артиллерия из Бельчите угодила по толпе
Слева атакуют мадридцы – очень храбро, хотя еще не очень умело. Бегут вперед во весь рост, только слегка наклонив голову, а над теми, кто ползет под огнем, посмеиваются, как над трусами. Зато если огнем сбивает несколько человек, вся группа останавливается, и атака кончена, надо начинать сначала и после паузы. В конце концов доходят именно те, кто продвигался осторожно, ползком.
Вот и сейчас: четыре танка кончили стрелять; сейчас же батальон, подползший во время стрельбы к траншеям, встал, ринулся в атаку, и вот навстречу ему уже выбегают без оружия, подняв руки вверх, с криком «салюд!» оробевшие фашисты. Их ведут под конвоем в тыл, а танки катятся дальше вниз, по ложбине, к кладбищу.
Батареи Бельчите замолчали. Часть орудий подбита, остальные – без снарядов. Но взять город не так легко. Здесь укреплены отдельные кварталы, отдельные улицы и дома. Вооружены все: тех, кто отказался драться, сейчас же расстреляли. Перебежчики объясняют, что командование мятежников, направив гарнизон Кодо и Медианы сюда, дало всей группе приказ держаться во что бы то ни стало и обещало скоро прислать подкрепления и продовольствие. Оно подбадривает фашистов через каждые два часа по радио. Потерять Бельчите – для него это значит потерять более двух тысяч штыков и важный узел обороны, почти на стыке арагонского и теруэльского фронтов. Если осада затянется, либо сюда прорвутся фашистские силы с северо-запада, либо сама колонна пробьется мимо вокзала и уйдет из города.
В подтверждение этих тревог на правом фланге, сверху, показывается несколько клубов пыли: четыре, пять, потом целых десять. Они катятся быстро к городу. Похоже на моторизованную пехоту. Разговоры стихают. С командного пункта звонят: танкам повернуться и быть готовыми перерезать путь колонне справа. Но в последний момент все разъясняется. Это броневики, посланные в помощь правому флангу атакующих каталонских частей. Все облегченно вздыхают.
Начинается подготовка нового штурма. Но вдруг все головы обращаются к небу: авиация. Сегодня она здесь уже в третий раз. С утра были фашисты – бомбили наступающую пехоту; затем республиканцы – бомбили форты и батареи Бельчите. А сейчас?
Я пробую распознать издалека в сумеречном небе силуэты машин, через минуту все становится ясным: двенадцать «Юнкерсов» под охраной истребителей идут сюда. И как быстро! Пехота начинает забиваться в складки и щели земли. Танки стоят на месте – не слышат, но сейчас услышат. Отряд обрушивает бомбы на Кодо – на пустое Кодо. Через полминуты вся деревня исчезает в огромном столбе дыма и пламени. Прогадали! Но нет, у «Юнкерсов» остались еще бомбы и для нас.
Батальон с криками рассыпается по полю. Комиссар кричит: «За мной!» – и тянет на склон холма. Вообще говоря, лежать на склоне выгоднее: меньше шансов попадания бомбы и осколков. Но гораздо лучше остановиться и – особенно тогда, когда самолет близок, – спокойно посмотреть линию его полета. От этой линии, которая совпадает с направлением серии падающих бомб, надо бежать перпендикулярно, и за пятьдесят метров бомба уже не убьет. Комиссар колебнулся и бежит с нами. Это его спасло.
Мы с размаху валимся в ямку. Кто-то кричит: «Лошади!» В самом деле, пять батальонных лошадей очумело носятся по полю, становятся на задние ноги. Но уже поздно. Сюда идут нарастающие громовые удары. Мозг отмечает их приближение. Лежа лицом к небу, ощущаешь себя неподвижной мишенью. Предпоследний взрыв засыпал нас землей. А последний? Последнего взрыва нет. Все живы, убита одна лошадь. «Юнкерсы», звонко жужжа, проходят дальше, над Бельчите. Разве они будут бомбить и там?!
Нет, это другое. Три самолета, те, что во время бомбардировки держались в стороне, теперь опускаются очень низко и сбрасывают в город на парашютах большие мешки. Очевидно, это снаряды, возможно – противотанковые пушки, сверх того – может быть, и продовольствие.