Испепеляющий ад
Шрифт:
Шорохов вскинул руки:
— Сколько на меня навалилось!.. А с главным вашим?.. Я мог бы сегодня его повидать?
— Он занят. Вообще в ту дверь входят не сразу.
— А господину Манукову что я могу говорить?
— Только то, что вы у нас были.
— Ну а…
— Потом. Все остальное потом, — увлекая за собой Шopoхова, "Федор Иванович" отступал к выходу. — Потом. Все остальное потом…
Таганрог всегда нравился Шорохову. Распростершись на высоком мысу, этот город открыт солнцу, свежему ветру. Он словно бы
Такое ощущение возникло у Шорохова и теперь, когда, покинув Американскую миссию, он с высоты Воронцовского бульвара, протянувшегося у южной окраины города, смотрел на море. Береговая полоса оставалась где-то внизу. Казалось, что от подножья поросшего деревьями и кустами склона сразу начинается перламутровая водная гладь, беспредельная, потому что вдали она сливалась с осенним перламутровым небом, и где кончается небо, где начинается море, различить было нельзя.
"Дорофеев", «Сислей» — пустяки. Вообще может быть чепухой. Но как поступать дальше? Настаивать: "Человек серьезный. Прежде твердо договоримся"?.. Или какое-то сообщение сделать, прислать с нарочным? Станут еще раз выведывать, кто да что этот Шорохов. Осторожны. Вчерашняя слежка их дело. Будет она и сегодня.
И понятно, зачем Мануков затеял это приглашение в миссию. Человека, который о тебе знает слишком уж много, приблизь, обрати в подчиненные, займи мелочевкой: "Какая шинель? Какие сапоги?.." Сам-то Мануков во время казачьего рейда к нижним чинам не очень тянулся. На равных говорил с генералами. В Москве побывал, чтобы с большевистской стороны оценить подвиги Мамонтова…
Тронули за плечо. Обернулся: Чиликин.
Шорохов глянул вдоль аллеи в одну, в другую сторону. Поблизости никого больше не было.
— Простор! — Чиликин тоже оглянулся. — Жить бы да радоваться.
— Вполне, — согласился Шорохов.
Что дальше говорить этому человеку, он не знал.
— Удивлены? — спросил тот. — Но город-то крохотный. Каждый на виду. И смею спросить: в Земском союзе больше не появлялись?
— Зачем?
— Огорчены?
— Нет. Сало, мясо — мой обычный товар. Дешевле никто не поставит. Будут торги, определится.
Чиликин взял его под руку:
— Не надо стоять.
Аллею, по которой они шли, рассекала площадка с памятником Петру Первому. Отлитый в бронзе молодой царь с подзорной трубой в руках высился на цоколе из полированного коричневого камня.
Дама, не молодая, в темном пальто, в серой шляпке с вуалью привлекла к себе внимание Шорохова. По мере того, как они с Чиликиным обходили памятник, она тоже обходила его, но так, чтобы все время им заслоняться. Филер?
— Я бы не прочь чего-нибудь съесть, — сказал Шорохов.
Заведение, в которое они затем зашли, было не очень высокого пошиба. Пальто здесь если снимали, то вешали на спинку собственного стула, публика выглядела неказисто.
Офицант, наконец, подошел, принял заказ, удалился.
— Вы, — сказал Чиликин, — как понимаю, не позже чем завтра утром возвратитесь в Ростов. Скажите вашему Манукову: я могу передать ему полную опись всего, что генерал Мамонтов вывез из красного тыла. Разумеется, не бесплатно. Такая роскошь не для меня. В николаевских деньгах пятьдесят тысяч. Не очень и много.
Шорохов рассмеялся:
— Помилуйте! Ваш приятель вчера говорил, что трофеи переданы в Центральный банк. Николай Николаевич там опись получит. И притом: опись! Сама по себе, что она даст?
Чиликин качнул головой в сторону входа:
— За нами следят. Тот оцепеневший субъект.
Выждав с минуту, Шорохов взглянул в ту же сторону. За столиком почти у двери, спиной к ним, сидел человек, который вчера шел за ним от вокзала.
— Но зачем ему себя нам показывать? — спросил Шорохов. — Мог стоять за портьерой, ждать на улице.
— Мог, но не стал. Мало ли?.. Так вот, повторю: полную опись. Вы меня слушаете?.. Так и скажите: «Полную». Он поймет. И заметьте: господин Ликашин вчера на это намекал. Такие люди, как он, на ветер слов не бросают.
Манукову, высокому заокеанскому эмиссару, предлагалось спешно прибыть в Таганрог! Наглость. Или козловский издатель-редактор действительно владел документом достаточно важным. Купить самому. Если ничего стоящего не окажется, предложить Манукову, "Федору Ивановичу", наконец. Мол, представился случай, рискнул. Не очень и обманет, в общем. Правда, отдаст почти всю нынешнюю наличность. Сложность немалая.
Опасливо косясь на филера, Чиликин продолжал:
— Телеграфируйте, телефонируйте. До Ростова семьдесят верст. Поезда ходят. Может, наконец, выехать на авто.
— А если я его не застану в Ростове?
— Ваши заботы. Послезавтра я уезжаю. Вообще из России, — он еще раз качнул головой в сторону филера. — И, знаете, я ухожу. Завтра под вечер зайдите. Торжковская восемь. На подоконнике будет гореть лампа. Дверь окажется не на запоре.
— Нам еще не подали.
— Пойдемте. Все гораздо серьезней, чем полагаете.
Они вышли на улицу.
— Разойдемся на перекрестке, — сказал Чиликин.
Они так и сделали, но, едва свернув за угол, Шорохов остановился. Темнота только начала сгущаться. Улица еще просматывалась на всю длину. Шли какие-то женщины, старики. Никого больше.
Так что же? Слежка была вовсе не за Чиликиным, а за ним самим, как и вчера? И теперь этот человек в сером пиджаке, в галифе за ним наблюдает?.. Но тогда то, как он, Шорохов, сейчас ведет себя, глупость вдвойне. Уходить. Ничего больше не остается. Филер проводит до гостиницы, потом кому-то где-то об этом доложит. Примут к сведению. И что из того?..
На следующий день, под вечер, Шорохов пришел по чиликинскому адресу.
Дом был кирпичный, в один этаж. Высокое крыльцо с чугунным, узорчатым козырьком вело к дубовой двери с темной от времени бронзовой ручкой в виде гусиной шеи. Еще издали заметил: на подоконнике, за шторой, тусклый огонек. Оглянулся. Улица пустынна, сумерки. Отчетливо что-либо можно различить лишь шагов на сто, не больше.