Исполнение желаний
Шрифт:
«Ты сон мой видел?» - спросил я Проводника.
«Естественно».
Это он от меня научился, что ли. Одно из моих «вредных» словечек, ироническое «естественно».
«Продолжить можешь?»
«Достаточно вернуть ритмы твоего мозга в тот эпизод. Будешь спать?»
«Давай», - сказал я, устраиваясь поудобней.
Вялый интеллигент вошел в свою квартиру, равнодушно поцеловал жену, поставил чемодан в угол и достал плоскую бутылку коньяку.
– Постой!
– остановил он метнувшуюся на кухню жену, - в чемодане у меня есть сардины, шпроты, печень трески в масле, круг московской колбасы, икра, балык, фрукты...
Все
Жена смотрела на него с удивлением, но больше с робостью. Каким-то странным стал он за прошедший месяц отлучки. Сперва уехал ни с того ни с сего, - всполошенный, нервный, - а вот теперь сидит такой высокомерный, недоступный, цедит сквозь зубы банальные слова, но что самое главное - не снял даже пиджака. "Черт, одет с иголочки, '- подумала жена, -~ деликатесов - полный чемодан... Откуда же у него деньги?!"
В одно время мелькнула даже мысль: "Выиграл по какой-нибудь лотерее, а потом поехал в Москву деньги получать. Но... Ведь столько уже лет вместе, все беды и горе - пополам, а тут утаил?"
Жена с трудом сдерживала слезы, а он, хлебнув коньяку, отмяк, отошел сердцем, вновь распахнул чемодан, достал оттуда пальто-джерси, красивый свитер, платье, дорогие духи, золотые часы на цепочке с замысловатым брелоком...
А он, не раздеваясь, лег опять на свой диван, достал из кармана пузырек с транквилизаторами, заглотил целую горсть таблеток и отвернулся к стене. И жена опять, глуша обиду, прощающе, подумала о том, что так и должно быть: с дороги, устал, - не до секса. А когда убедилась, что он действительно заснул, тщательно обшарила карманы его пиджака.
Денег было не так уж много - четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы - получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. "Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть - Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе - ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве... Все одно - деньги-то шальные. Как пришли - так и ушли. А что скрытно все - так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?"
И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.
А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны... Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени... А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни... Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны... Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.
В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески - хе-хе-хе! Дробно так,
Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди.* Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.
А позже, когда совсем рассосались эти груди, он совершенно успокоился и его уже не мучили воспоминания об ограбленных мужиках, а бередили душу их липкие руки, похотливые рычания, вопли неудовлетворенной страсти - дикие и яростные. Ему казалось, что он никогда уже не сможет прикоснуться к женщине, встать рядом с мужчиной, подать ему руку - запросто и по-свойски. Груди исчезли, и он почувствовал вдруг себя бесполым существом, как деревянная матрешка.
Но и эти страхи оказались совершенно беспочвенными. В минуты их последней встречи профессор доходчиво объяснил ему, где и как он сможет избавиться от последствий психологического шока, написал коллеге рекомендательное письмо. И он понял, что ему достаточно будет пройти несколько сеансов гипноза в родном областном центре, попринимать курс нейролептических препаратов, и тогда он будет совершенно здоровым.
Но ему все равно не хотелось шевелиться в постели, говорить с женой, встречаться со знакомыми. Лежать бы вот в таком оцепенении, долго лежать...
Мерзкое настроение было у меня после просмотра этого сна. Мое подсознание как бы предупреждало о том, что с Проводником и Материализатором оно не справится.
Хотя…
Нет, не знаю. Возможно это просто перерабатывались и сбрасывались в архивную часть мозга какие-то прошлые неурядицы, некое неудовлетворение, обрывки каких-то не устоявшихся эмоций. Эмоций, не нашедших выражение.
Не родившиеся эмоции, погибшие в стадии эмбриона.
Или – абортированные переменами.
Шут его знает, причуды мозга, его аллегории не под силу мозговой оценке. Человеческий мозг не способен познать сам себя, ибо уподобится он тогда змее, себя за хвост пожирающей, и сгинет в пелене безумия, в распаде сознания.
Ишь ты, как литературно я стал выражаться. Сказывается журналист, когда-то мечтавший стать писателем.
Вот могу же заказать Проводнику и вмиг мир узнает нового литературного гения, прочтет десятки книг самого различного жанра. Несомненно, Проводник сможет выбрать лучшее из того, что накопило литературоведение за многие века, и скомпенсировать это лучшее в уникальных шедеврах. И нынешние социальные интересы учтет.
Могу, но зачем. Это раньше я не брезговал украсть немного, так, на пропитание, на пузырь. Теперь-то зачем? Славы хочется? Признания?
(Кстати, слава и признание – понятия разные, зачем их только так часто объединяют. Слава – это всего лишь слава, преклонение тупой толпы, мода. Купаются в славе безголосые, но умело раскрученные певцы, пью славу модные писатели-однодневки, трепещут от славы безмозглые политики и пустоголовые телеведущие. А добиться того, чтоб тебе были признательны, намного трудней и почетней. Признать тебя может дочь – уже хорошо, нежно и ласково; признать может группа людей – и тебя встречают как близкого, тепло на душе. Признание народом вряд ли возможно, для этого надо быть Пушкиным, Львом Толстым, Моцартом – да и то настоящее признание будет посмертным).