Исполнение желаний
Шрифт:
Мороз окончательно пробрал тощее тело Ревокура, он бегом заскочил в зал ожидания, оказался, вдруг, рядом с сержантом, растерялся, но находчиво прошел рядом, сказав:
– Мороз, а!
Сержант окинул его цепким взглядом, мгновенно высчитав и социальный статус, и отсутствие билета, и трезвость, и болезненность. И решил до утра не трогать. Он выпроваживал в уличную зиму только тех, кто потенциально угрожал порядку в зале ожидания. Запущенных бичей, склонных к мелким кражам, майданщиков - потенциальных охотников за чужими чемоданами, поддавших, которые могли затеять скандал. Потрепанный, но явно интеллигентный и трезвый мужчина с болезненным лицом не входил в категорию риска. А сержант не был
Ревокур всего этого, естественно, не знал. Он был уверен, что его чистенький вид не вызвал у мента подозрений и что теперь, по крайней мере до утра, он может сидеть спокойно. Он вообще плохо разбирался в людях, так как был почти всю свою жизнь поглощен собственными проблемами и собственными неприятностями. Нет, он вовсе не был эгоистом или там самовлюбленным негодяем. Скорее, Ревокур относился к распространенному типу интеллигентный неудачников, обвиняющих в неудачах окружающий мир. Он, естественно, догадывался, что причина неудач в нем, но не умел пока определить эту причину дифференцированно и четко. Некая инфантильность сознания, слабоволие, отсутствие целенаправленности, короче - стандартный комплекс неполноценности отпрыска обеспеченных родителей, ушедших из жизни прежде, чем их оболтус крепко встал на собственные ножки. И, как своеобразная компенсация, — склонность к аферам, которые ему часто удавались и за которые он уже два раза отбывал срок. Если бы не склонность к запоям, Ревокур нынче мог бы жить совсем неплохо. В материальном, разумеется, плане.
Сейчас этот великовозрастный оболтус сидел в кресле, еще постукивая зубами, согревался, успокаивался, будто не в туалет сходил, а одолел подъем на Эльбрус, и щупал в кармане найденную полоску.
Полоска была теплой, теплее его руки. До него разница в температуре дошла не сразу. Он ее сперва ощутил, потом забыл, думая о сержанте, потом вновь вспомнил и, наконец, задумался над парадоксом. Ну не могла вещичка, пролежавшая сколько-то времени на снегу, быть такой теплой. Не играет роли из чего она сделана: из металла неизвестного или из пластика - все чушь. Она должна быть холодной. Или не должна?
Даже это небольшое мозговое усилие утомило Ревокура. Он отбросил мысль об подобранном утиле, повернулся к соседу и спросил стандартно:
– Далеко едешь?
– В Улан-Батор, - с сильным акцентом ответил толстяк.
Значит, он был не бурят, а монгол. Иностранец. Не удастся ли его раскрутить на жратву.
– Бывал в Монголии, - сказал Ревокур, - народ там у вас хороший. Гостеприимный и честный.
Голодный фотограф рассчитывал, что с обсуждения обычая кочевых монголов встречать любого гостя накрытым достарханом и кумысом он плавно перейдет к необходимости позднего ужина, который монгол мог бы взять на себя. Но плосколицый толстяк отреагировал непатриотично.
– Дрянь народ!
– сказал он убежденно.
– Жадный, грязный. Воровать любят все.
“А если он все же бурят, - растерялся Ревокур, - буряты, наоборот, монгол ненавидят.”
– Ну, где как, - ответил он уклончиво, - меня вот кумысом угощали, бешбармак делали.
– Кумыс у них плохой, мухи в нем плавают, выдержки нет. Жадные потому что. Не успеют поквасить, уже пьют. Мясо гостям жесткое дают, от старого барана. На подарки надеются.
– Да, - согласился Ревокур, - подарки они любят. И мух много.
Он никогда не был в Монголии, но слышал рассказы ребят, гонявших туда скот. Кроме того бывал в Средней Азии, бродил по горам, общался с кочевыми скотоводами. И надеялся, что основные обычаи чабанов не слишком различаются.
Сосед хрюкнул нечто непереводимое и повернулся к Ревокуру всем телом. Жирный загривок не позволял ему ворочать головой отдельно от туловища:
– Жрать хочешь? Так и скажи. Чего вокруг да рядом суетиться? Денег не дам, мало русских денег осталось, а тугрики здесь не обменяешь. Накормить дам. У меня баба чистая, без мух готовит.
Он развязал один из баулов, достал кусок вяленого мяса, лаваш, бутылку с кумысом, лук, чеснок, головку мягкого сыра.
– На ешь. Тарасун пить будешь?
Ревокур вспомнил, что тарасун - это, вроде, самогон на молоке и на всякий случай отказался.
– Тогда пей кумыс. От него душе хорошо. Ешь все. Не съешь - так возьми. Мне не надо, я дома скоро буду.
Непонятный сосед отвернулся и прикрыл глаза. Голодный алкаш посмотрел на него благодарно. Он чуть не расплакался, так отвык от людской доброты. Конечно, сосед приметил, что он тут давно сидит и слюни глотает. Большого ума не надо, чтоб понять. Спасибо тебе, кто б ты не был: бурят ли, монгол.
Ревокур разложил лакомства на правом свободном сидении и приступил к трапезе, стараясь не торопиться и хоть немного прожевывать пищу.
***
Пока я - старый кушает, я - новый, сегодняшний напишу несколько фраз. Это, вообще-то называется авторским отступлением. И я - нынешний вынужден к ним, отступлениям этим, прибегать, чтоб расписаться. Музыканты перед выступлением разыгрываются, а я отступлениями пользуюсь. Дело в том, что мне процесс этих воспоминаний дается не так уж и легко. Отчасти потому, что избаловал меня Проводник, приучил транслировать мыслеграммы, которые он сразу правил и выдавал типографским текстом. Отчасти из-за того, что тот, вчерашний, я был совсем другим. Настолько другим, что мне сейчас трудно, даже, восстановить мысли и чувства этого человека. Времени, вроде, прошло не так уж много, всего десять лет, но впечатление такое, что миновали века. И мне легче вспомнить себя первоклассником, чем опустившимся алкашем за несколько мгновений до встречи с Проводником. И сама встреча меня пугает, воспоминание о ней тревожно и мучительно. Я сейчас думаю, что не будь я так накачен транквилизаторами, мог бы эту встречу и не пережить - рехнулся бы...
И еще. Только сейчас заметил. Стиль изложения у меня неровный. То я, пытаясь передать состояние себя самого в то время, пользуюсь жаргонизмами, просторечием, то начинаю строить литературные фразы, то пускаюсь в пояснения и психологические экскурсы. А в этих отступлениях разжевываю написанное, будто заранее предвижу безмозглого читателя. Ладно бы, писал нечто выдуманное, прозаическую фантазию!..
Короче, как напишу, так и напишется. Что я, в самом деле, сопли розовые распускаю. Или у меня неожиданно самолюбие графомана прорезалось? Не успел похвастаться, что владею любыми стилями, как уже начал путаться в манере изложения. Сам себе напоминаю шофера, знающего вождение только теоретически.
Хотя... Такой шофер все же быстрей освоится с управлением, чем вовсе незнающий.
***
Ревокур доел последний кусок лаваша и запил его кумысом. Оставались еще сыр и немного мяса. Он оторвал от газеты четвертушку и аккуратно завернул еду. И сразу начало сильно клонить в сон.
Сон - риск. Владимир попытался имитировать чтение остатков газеты. Увы, областная пресса всего лишь напомнила о необходимости посетить уличный “скворечник”.
Сытый фотограф вспомнил о непонятной полоске, поманившей его золотым блеском, достал ее, еще раз подивившись теплоте мертвого вещества. И вновь удивился - полоска была белого цвета.