Исполнитель.
Шрифт:
В глубине души Киляев хотел, чтобы она убежала. Так ему было бы легче.
Но Тиррей сидела тихо. То есть совсем тихо – она даже в человека превращалась все реже. Спала себе в кофре, точно совсем потеряла интерес к Каше и его жизни. Было от этого грустно, но если честно – гораздо удобней работать. Пальцы Аркаши становились все проворней, звук – все богаче, и все чаще, занимаясь с Тиррей, он думал, какова будет Альта.
Тирь, конечно, не поднимала его больше в небо на крыльях. Разве что редко-редко слышал Аркаша, как шелестят ее перья. Стоял он на скале индейцем, в
Раньше, когда все было хорошо, Тиррей иногда из вредности превращалась в укулеле. Или в басуху вместо акустики. Или вообще во что-то такое, чему Каша и имени не знал. Лютня, виуэла, колесная лира... Она заводная была.
Была.
Вот она, спит, золотисто-лаковая, с глупыми своими наклейками на верхней деке – а в мыслях уже проходит, как скорбная процессия, серое словечко «была».
Да и правда ли они, выцветшие эти словечки «хорошо-раньше»? Одно воображение, ностальгия.
Бывает, что вещи уходят.
Ты ли в этом повинен или сами они так решили... утекают, как песок сквозь пальцы, как песок в песочных часах – вышел срок и все. Что тут сделаешь? И надо ли что-то делать?
Иной раз под вечер в пустой квартире пусто становилось на душе у Аркаши и страшновато. Пальцы машинально бродили по клавишам бабкиного фортепьяно – уныло звучал до-мажор. Серыми пятнами смотрели постеры со стены. Тогда Аркаша принимался думать об Альте и о том, что будет. Прежде, с Тиррей, он чаще думал о том, что было до нее. Иной раз в ту пору он чуть не злился, мечтая, чтобы жизнь его вернулась в спокойное русло, а еще лучше – никогда этого русла не покидала. «Подарок с неба» раздражал и казался ненужным. Теперь же Киляев ловил себя на мысли, что ни за что, ни за какую цену не отказался бы от этого куска жизни, что и жизни-то настоящей был – один этот кусок. Что-то произошло с ним.
Порой он ловил на себе взгляды Эрвейле и Сереги – странноватые взгляды. То ли печаль сквозила в них, то ли вовсе не печаль, а ожидание – тихое, сторожкое, «не спугнуть бы»... Но викинг-рояль и его сирена ни о чем не спрашивали, а остальные ничего не замечали.
Киляев молчал. Он думал.
В первый понедельник декабря, морозным утром, он позвонил дилеру.
Меньше всего он хотел еще раз посмотреть Тиррей в глаза после того, как все же решился. Но – пришлось.
Самыгин приехал лично, на машине. Сказал, ему сердце не позволяет морозить инструменты. Прозвучало это немного странно, потому что Альту он вез в человеческом облике. На лестничной площадке перед Кашиной дверью стояла дама в черном вечернем платье и норковой шубке поверх. Лак у гитары был черный, а кожа оказалась белая-белая. Шубку Маргарита сбросила на руки дилеру таким царственным жестом, что у Аркаши загорелись уши. В бабкиной квартире с ободранными обоями Тирь смотрелась как родная, эта же – совсем другой коленкор... Точно зачарованный, Аркаша стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать. В черных, непрозрачных, будто бы лаковых глазах Альты вспыхивали и гасли золотые искры – так же, как вспыхивали на ее розетке в акустической форме. Лицо у нее было тонкое и красивое, ледяное и задумчивое. В форме электроинструментов живые обычно выглядели ярче и шикарней, чем в классической. Аркаша попытался представить Альту в электроформе – не сумел. Он робко улыбнулся ей.
– Альта Маргарита, - второй раз представил гитару Самыгин. У него был очень довольный вид. – Альта, это ваш исполнитель, солист, Аркадий...
– Да, - сказала она. Каша впервые услышал ее человеческий голос. Голос был... необыкновенный.
За спиной у Каши что-то упало. Он вздрогнул.
– Добрый вечер, - с улыбкой сказал Самыгин.
Аркаша медленно обернулся.
В дверях квартиры стояла Тиррей, еще более лохматая, чем обычно. В зеркало последний раз она смотрела неделю назад. Карандаш для глаз плыл вниз по щекам.
– Аркашика, - проговорила она.
– Тирь, я это, – выдохнул Каша в наступившей – прямо на него – тишине. – Тебе будет лучше... я не хочу, чтобы тебе плохо было со мной... я...
Глядя мимо него, Альта Маргарита протянула руку. Тиррей, посмотрев на товарку исподлобья, вышла на лестничную площадку – босая. Аркаша думал, что гитары возьмутся за руки или что-то в этом духе, но они просто смотрели друг на друга: Тиррей – враждебно и гордо, Альта – отстраненно и почти ласково.
Тиррей отвела взгляд первая.
– Я старалась, - тихо сказала она.
Боязливыми мелкими шагами, опустив плечи и голову, шла она за Самыгиным и не оборачивалась. С минуту Аркаша смотрел ей вслед – они уже скрылись в лифте, а он все смотрел.
Чувство было... Не было никакого чувства.
Если судить по всяким романтическим историям, он должен был внезапно затосковать, засомневаться, правильно ли он поступает, а то и кинуться за Тиррей. Но то ли внутри у него это перегорело раньше, то ли расставался он все-таки с гитарой, а не с девушкой. Нельзя же сходить с ума по вещи, даже самой дорогой и любимой.
– Аркадий, - мягко сказала Маргарита. – Здравствуйте.
Тихое эхо заметалось между бетонных стен и заскользило по этажам вниз; дом вздохнул, прислушиваясь к нему, дом запел – низко-низко, на частоте движущейся земли...
– Вот это да! – шумел Волчара. – Ну мы даем! Не, ну класс же! Класс! Точно говорю!
Он размахивал руками и всем мешал смотреть, но никто не обижался. Ланка хохотала, Серега бубнил себе под нос что-то скептическое, но исключительно ради проформы. Хладнокровный Витя улыбался.
Эрвейле и Альта пили шампанское, сидя у стены на диване. Их совершенно не интересовало, как они выглядят в записи, да и вовсе не понимали они смысла записей. Воплощениям гармонии мира ничего не стоило услышать, как сейчас, любую музыку, что когда-либо звучала...
А запись вышла шикарная. Ну просто хоть куда. На эту вечеринку и снимать, и играть пригласили настоящих профессионалов. «Белосинь» гордилась.
– На сайт надо выложить, - бубнил Серега. – Волчар, ты когда сайт переверстаешь? Полгода уже собираешься, позорище.