Исполнитель
Шрифт:
– Н-не у-убивала...
– Сама хвасталась. Помнишь, когда я первый раз заходил?
– Не убивала-а-а...
– она завалилась на пол и ударилась в слезы. Я убрал с пола ошметки расчески, забрал поднос и вышел.
А она продолжала реветь. Пять минут, десять, полчаса, час, два, и я не выдержал.
– Шесть.
Она плакала, стоя на коленях и уткнувшись лбом в стену.
– Перестань.
– Н-не уб-бивал-ла...
– Да хватит уже плакать-то, - немного поколебавшись, я подошел к ней, присел рядом на корточки и обнял за плечи.
–
– Н-не...
Я достал платок, вытер ей глаза, нос, потом привалился спиной к стене и прижал девицу к себе. Как ни странно, но она не вцепилась мне зубами в горло, а просто разревелась еще сильнее. Совершенно идиотское положение обнимать плачущую женщину со скованными за спиной руками. Посидев так с четверть часа, я осторожно достал ключ и расстегнул на ней браслеты. Она обняла меня и перестала шмыгать носом.
– Сосед это был. Пьянь. Выше этажом... То зальет, то пристает в парадняке... Тут с приятелем полезли... Разило за версту... Я говорю: "Каблуком врежу"... Туфли на шпильке... Ну и дала... А он взял и сдох. А на суде - "угрожала убийством, угрожала убийством". И свидетели... Он же меня раз десять заливал! Я же не всерьез! Умышленно, умышленно... Я и решила, раз все сволочи, то и пошли все в жопу! Ничего от вас не надо... Подавитесь... Но я не убивала! Веришь?
Она подняла голову и заглянула мне в глаза. И я кивнул. Господи, двадцать восемь лет... Умру всем назло... Ребенок. "Убийство из хулиганских побуждений"...
* * *
– Что-то твоя подопечная совсем снулая, - встретил меня на следующий день Вихнер.
– Меня даже пнуть не попыталась, обед сама съела. Может, помирать собралась?
– Зато ты румяный, как пирожок, - пожал я ему руку, - клад, что ли, нашел?
– Не знаю, все может быть. Ну, я пошел?
– Торопишься?
Я прошел по коридору, заглянул в камеры, и все сразу понял. На такие вещи глаз у меня наметан.
– Да все в порядке, не боись.
– А скажи-ка мне, Карл, почему Айра Левин перестала молиться?
– Что?
– То самое.
– Айра лежала на койке, заложив руки за голову, и с блаженной улыбкой смотрела в потолок.
– Так что скажешь, друг мой Карл?
– Понимаешь, - он покраснел, как мальчишка, - знаешь, ее изнасиловали. Издевались при атом. Дети были от насильников... Не такая уж она виноватая.
– Карл, иди домой, а то несешь какую-то ересь.
– Ты не понял...
– Я все понял, Карл. Но эти вопросы решает суд. Наше дело исполнение приговора. И больше ничего.
– Но этот приговор неправильный!
– Законы защищают общество от анархии, а эмоции приводят либо к прощению убийц, либо к кровной мести. Так что оставь свое мнение при себе, а право на справедливое решение - суду.
– Но бывает когда суд ошибается!
– И тем не менее, только суд может гарантировать законность и беспристрастность. А ты, братец, смотришь на дело только с одной стороны, и при этом не имеешь достаточной информации. Суд, кстати, в таких случаях подсудимых оправдывает. За недостатком улик. А ее не оправдали... Извини, Карл, но твоей горячности я доверяю меньше.
– Ты не понимаешь...
– Я все понимаю. Для подобных ситуаций существует институт помилования. Не ты первый мучаешься над этим вопросом. Смертная казнь предназначена только для преступников, и факты взвешиваются не один раз. Если она невиновна, то ей ничего не будет.
– Будем надеяться, - махнул он рукой и ушел.
Я сел за стол, достал журнал приема-сдачи дежурства, заполнил, а затем отправился в карцер.
– А, это ты.
– Даня понуро сидела у стены, положив голову на колени, и на мое появление больше никак не отреагировала. Я молча расстегнул наручники, вложил ей в руку расческу и, не без нутряного ужаса, вышел из карцера. Минут десять прошли в напряжении - вдруг "сотворит"... А потом вернулся.
– Значит, ты мне веришь? Не боишься? Даже после вчерашнего...
– Она сидела на полу в той же позе и вертела гребень в руках.
– А почему они не верят? Обязательно надо засадить?.. Ты мне правда веришь?
– Да.
– А они не верят...
– в голосе послышались слезы.
– Надо было подать апелляцию.
– Не хочу от них ничего... сволочи. Я взял ее руку, осторожно провел пальцами по запястью.
– Наручники мозоль натерли. Я их больше не буду тебе надевать.
– На всю жизнь останутся... Хотя и жизни-то осталось... Слава, слушай, нет у меня сейчас настроения заниматься прическами.. Ты оставишь мне гребешок?
– Нет.
– Почему?
– Хочу видеть, как ты расчесываешься. Мне нравится на тебя смотреть.
– Было бы на что!
– Она вскинула руку к волосам и наконец-то улыбнулась.
– Да что ж это...
– Я вновь поймал ее руку и прикоснулся к мозолям. Может, крем принести?
– Не поможет... А можно мне в душ?
– Конечно...
Она встала, осторожно опустила расческу мне в нагрудный карман и заглянула в глаза:
– Пусть у тебя побудет, ладно? Я кивнул, привлек ее к себе и поцеловал. На мгновение она обмякла, но встрепенулась и отскочила, сжав кулачки.
– Что, привык зэчек лапать?!.
– Нет, просто...
– я запнулся и выдал совсем не к месту: - ...просто ты идешь в душ.
– Да, это, конечно, аргумент...
– Она двинулась вперед, но у дверей ванной остановилась и повернулась ко мне.
– Еще раз так сделаешь - укушу.
И тогда я поцеловал ее снова. На этот раз она не вырывалась, наоборот - обняла меня, прижалась всем телом, дрожа, как на холодном ветру. Отскочила.
– Начальство заметит - выговор получишь.
– Переживу.
– Да? Тогда стоит ходить в душ почаще...
– и она скрылась за дверью.
Отмокла Даня минут за пять, а потом долго сидела на моем законном столе и разбирала волосы. А когда до конца смены осталось совсем немного, спросила:
– Слава, ты что, девушек только перед душем целуешь, а после нет?