Шрифт:
Глава 1
– Сережка, мне кажется, я начала поправляться!
Стоя у зеркала, Тая с притворным испугом трогала слегка увеличившиеся в объеме бедра, обхватывала себя в тонкой талии и старательно прятала от него самодовольство за нарочито расстроенным видом.
Да, она поправилась немного, но ведь это ей так идет. Девичья угловатость, сохранившаяся в студенческие годы благодаря пакетикам заварной каши на двоих и кефиром, бессонными ночами над детскими колыбельками и метанием между работой, домом и яслями, начала пропадать. Фигура приятно округлилась, не оплыла – нет,
Хаустов быстро отвел от жены жадный взгляд. Нельзя, нельзя было отвлекаться. Работы очень много. Работы ровно столько, что поспать сегодняшней ночью удастся часа три, не больше. На ужин потратил больше получаса, уже нехорошо. Почему так долго? Да потому что Тая позвала его в кухню задолго до того, как подала к столу горшочки с картошкой и мясом. А он поспешил на ее зов, на аромат, вытеснивший из квартиры все остальные запахи. И непросохшей штукатуркой вроде уже из детской не пахло, а там ремонт шел полным ходом. И лаком яхтным с балкона не несло, а там тоже строители сегодня работали. Все заглушил, прихлопнул аромат чесночного бульона, в котором томилась молодая картошка с бараниной.
Он и помчался, на время отложив работу. Сел за стол, сразу потянув на себя плетенку с хлебом.
– Не порть аппетита, – заругалась на него Тая. – Скоро есть будем.
Но пришлось подождать. То мясо было жестковато, то бульон выкипел, пришлось доливать и снова ждать, пока тот опять примется фыркать сердитыми пузырями. Хаустов весь изнылся, таская хлебные корки – любил их с детства. И несколько раз порывался уйти снова в кабинет и продолжить работу. Супруга не позволила.
– Сейчас ты снова за компьютер засядешь, я тебя уже не вырву оттуда, милый. Все остынет. Станешь разогревать, а это уже не тот вкус. Нет, уж сиди. Неужели тебе на работе времени не хватает! – причитала Тая, то и дело засовывая нос в духовку. – Нет бы, пришел, как всякий нормальный человек, с детьми бы поиграл. Со мной поговорил бы. Ведь не видим тебя совсем. Надо жить, Хаустов, как все нормальные люди!
– Вот ради того, чтобы жить, как все нормальные люди, я и работаю, Тайка. – он улыбнулся, незаметно стырив еще одну корку с плетеной хлебницы. – Ты ведь дом за городом хочешь? Хочешь. Детям образование приличное за границей хочешь дать? Да. А еще что моя милая хочет?
– Дом хочу на побережье, все равно каком, Сережа. – Тая мечтательно закатила глаза. – Пускай на Азовском, но лучше на Черном, конечно, но чтобы морские волны о мой порог бились. Представляешь, красота какая: просыпаешься утром, а за окном прибой. Это же… Ради такой мечты и умереть не жалко.
– Умирать не нужно, – резонно заметил муж-трудоголик. – Надо просто плодотворнее трудиться.
– Ага, – кивнула она с недоверием. – Так можно пропахать всю жизнь, и умереть, так ничего и не добившись.
– Добьемся, Тайка, еще как добьемся. – Он улыбнулся загадочно и незаметно скрестил два пальца под столом: говорить на ветер не любил даже со своей женой. – Ты меня покорми только, да я пойду. Если станешь ворчать и вовремя не кормить мужа ужином, так и знай, стану оставаться на работе!
Она лишь рассмеялась в ответ, прекрасно зная, что делать этого он не будет. Чтобы Хаустов проторчал в своем, пускай и по последней моде оборудованном, кабинете до девяти или до десяти вечера, чтобы просидел там в пиджачной паре, галстуке, намявших ступню стильных туфлях и не имел возможности потянуться с хрустом и зевнуть во все горло при этом?! Да черта с два!
Ему поскорее бы в душ, переодеться в домашние штаны и футболку, босым до кабинета своего дойти, попутно потрепав макушки сыновей, запереться изнутри и все – нет его. Хоть вы там за дверью на головах ходите, хоть кастрюлями гремите и стены переносите, его это не потревожит. Ему под домашний многоголосый ор и грохот всегда работается и думается легче. Он даже пугается, когда они затихают. Тут же выбежит, оглядит их всех, притихших перед телевизором. Кивнет, успокоившись и пересчитав их по белокурым головам, снова нырнет к себе…
– Милый, ну скажи, что я поправилась. – Тайка повернулась к зеркалу боком и попыталась втянуть плоский живот. – Мне кажется…
– Малыш, ты чего пришла, а? – Хаустов поморщился. – Мне работать надо, с ужином задержался, время упустил.
– Нет, ты скажи, мне плохо так? – Ее руки легли на бедра.
– Хорошо, очень хорошо, – пробормотал он рассеянно и добавил, чтобы выглядело убедительнее: – Но больше не поправляйся, идет?
– Хорошо. – Она кивнула и сказала с притворным расстройством: – Значит, все-таки я сильно прибавила в весе, раз ты так говоришь.
– Как? Ну, как я говорю? – откликнулся тут же Хаустов: обижать супругу было не в его правилах.
– Ну, что больше мне нельзя прибавлять, – напомнила Тая, надув губки. – Конечно, я склонна к полноте, и мама у меня очень полная была. Мне надо следить за собой, а я мясо с картошкой на ночь жру. Неправильно это, да, Сереж?
– Ты и съела-то… – ответил он машинально, быстро бегая пальцами по клавиатуре. – Поплывешь. Сядешь на диету. Зойка-то вон сидит, и ты тогда сядешь.
– Зойка! – фыркнула Тая, тут же поджав губы. – Нашел, кого в пример приводить. Она из-за лишних пятидесяти граммов, крапиву жевать начинает. Я так не могу. Я люблю вкусно поесть. А Зойка… Ей лишь бы выглядеть. Она себя стольких радостей в жизни лишает.
– Каких, например?
Хаустов сразу насторожился, упустив какую-то важную мысль. Пальцы сделали опечатку.
Черт! Опять она начала эту тему. Теперь не остановить. Сейчас с Зойки плавно перекинется на ее мужа, то есть на его – Сереги Хаустова – сводного брата Алексея Хаустова. Начнет издалека, но непременно скатится к тому, что они не умеют дружить между собой, а должны бы. Что Зойка могла бы быть и попроще, а то заносчивая очень. И детей им давно пора завести, а они все жмутся из жадности, хотя доходы уже выросли до высот небывалых.
– Тай, ну вот откуда ты знаешь, какие у них доходы?! – вспылил Сергей, он всегда злился, когда она трогала семью его брата. – Откуда?! И с чего ты решила, что детей они не заводят из жадности? Может у них какие-нибудь физиологические проблемы? Зойка не может зачать или что-то в этом роде!
– Зойка не может! Да она, что хочешь сможет! Она от карандаша зачать способна, не хочет просто. Она же тогда фигуру испортит. Ухищрялась, ухищрялась, ограничивала себя, ограничивала, и ради чего? Ради того, чтобы через девять месяцев походить на бочку?