Испорти меня

Грей Р. С.

— Забрать библиотеку? Илай что-то упоминал о том, что все эти книги принадлежат мне.

Ох, хорошо, его тон твердый и не эмоциональный. Возможно, он пытался показаться не удивленным нашей встречей, как и я, или, возможно, он всегда такой непоколебимый.

Я подхожу ближе и бросаю детские книги на стол, набираясь смелости, чтоб посмотреть на него. Бен действительно высокий. Если бы мне пришлось долго на него смотреть, у меня бы свело шею.

— Он сильно преувеличил. Они принадлежат городу, — Я хмурюсь. — По крайней мере, я так думаю. Чем я могу помочь?

Его глаза холодно оценивают меня.

Ах, да, они янтарные, и именно поэтому от страха у меня потеют ладони. Бен осматривает меня с головы до ног, и, могу поклясться, если бы я хорошо постаралась, то смогла бы найти намек на одобрение в его взгляде, но я не уверена. Он лучше себя контролирует в отличие от меня. Если я когда-нибудь окажусь напротив него за покерным столом, то потеряю все свои сбережения.

— Я здесь, чтобы добровольно предложить свои услуги.

У меня расширяются глаза и краснеют щеки. Это звучит как сексуальный эвфемизм. Я сразу представляю, как он поцелуями по всему моему телу прожигает кожу. Это трикотажное платье очень легко разорвать на две части. Потом включается мой мозг, и я начинаю понимать значение его слов. Конечно, он улавливает мою реакцию, и, кажется, он слегка удивлен этим.

Я прочищаю горло и беру верхнюю книгу со стопки на моем столе.

— Почему? Эээ... — Я прочищаю горло. — Почему ты хочешь стать добровольцем здесь?

— Общественная работа по приказу суда. Это обязательно из-за той драки несколько недель назад. Помнишь?

— А, точно. — Я снова смотрю на него. Помню ли я? Каждая секунда той ночи навсегда врезалась в мою память. Его слова, его вид. Я помню подбитый глаз и красную, опухшую губу. Сейчас, его губы в порядке, на самом деле, Бен в отличной форме. Я смотрю на них и бездумно говорю:

— У тебя хорошо зажил глаз.

Он пальцами прикасается к уголку глаза, и я вынуждена смотреть туда, на яркий оттенок и черные ресницы.

Я знаю, что в ближайшее время кто-то из нас должен заговорить. Мы не можем, как сейчас, продолжать смотреть друг на друга, поэтому мысленно пинаю себя и выдавливаю слабую улыбку.

— Жаль, что не осталось шрама — он дал бы тебе определенный имидж.

Затем я шлепаюсь за свое рабочее кресло и трижды щелкаю мышкой, пытаясь разбудить компьютер. Хочу показать ему, что я занятая девочка. У меня есть рабочие обязанности, которыми я должна заниматься: электронная почта, конференц-звонки и финансовые документы. Ах, верно, я детский библиотекарь. В нескольких шагах кричит ребенок, и я вспоминаю, что я такая же устрашающая и деловая, как церковная мышь. В мои планы на сегодня входят чтение сказок о принцессах и игры с детьми.

Все еще делаю реальное шоу, набирая на клавиатуре кучу бессмысленного бреда, на всякий случай, но мой компьютер не хочет мне подыгрывать. Он блокирует меня, потому что я вводила неправильный пароль очень много раз. Раздается громкий, злой шум, похожий на сирену, и я хмурюсь от своей глупости.

— Сломался компьютер? — спрашивает Бен, и когда я поднимаю взгляд, вижу, что у него едва заметная ухмылка. У меня переворачивается желудок, словно при езде в парке аттракционов. Это не сработает. Он не может оставаться здесь надолго, давая мне надежду, где ее нет.

— Все в порядке. В любом случае, извини, что разочаровала тебя, но единственное

место, где нужны волонтеры, это тут, внизу, в детском отделении. Я не думаю, что ты готов к этому. Детские разговоры, кричащие малыши, испорченные штаны... — Я морщу нос, чтоб он понял.

Бен смотрит вдаль, словно обдумывая все возможности, которые я только что ему описала. Я не вижу отвращения на его лице, как предполагала.

— Реально... всегда много какашек. — говорю я, стараясь по какой-то безумной причине убедить его уйти. Наверное, потому что в этот самый момент я плохо себя контролирую. И знаю, что выставляю себя полной дурой, но никак не могу остановиться. Я хочу, чтобы Бен сделал шаг назад. Или еще лучше, хочу, чтобы он сделал десять шагов назад. Я смирилась с тем фактом, что снова его не увижу. Я считаю, что это будет к лучшему. К чему еще может привести общение с Беном Розенбергом, кроме невзаимных чувств и адской боли?

Потом я понимаю, что у меня есть еще одна веская причина, почему он не может быть волонтером.

— Кроме того, я должна держаться подальше от тебя. Очевидно же, что из-за неприятностей. Правда, Бен?

— Что?

— Неприятности?

Он выглядит, словно я сбила его с толку, хотя, наверное, так и есть.

Я поднимаю со своего стола книги и иду назад к стопкам. Если он хочет продолжить разговор, то вынужден пойти за мной.

— Почему ты так думаешь?

Я смотрю на Бена через плечо. Могу поклясться, он смотрел на мою задницу, но я не уверена.

— Мой папа предупреждал меня по поводу тебя. Он сказал, что ты и твоя семья думаете, что все в Клифтон Коуве принадлежит вам, даже люди.

— Похоже, твой папа плохо меня знает. — Его слова пропитаны раздражением.

Теперь я чувствую себя ужасно из-за того, что ранила его чувства своими словами, когда на самом деле, возможно, он полная противоположность. Между нами высокая стена. Такое чувство, что здесь нет ни души. Я прижимаю к груди книги и перевожу на него взгляд. Бен хмуро смотрит на меня, и его рот сжат в резкую линию.

— Я не хотела тебя обидеть. Извини, если сделала это.

Он не отвечает.

У меня учащается сердцебиение, и я не хочу быть с ним один на один. Здесь десяток детей — неужели так трудно одному из них прибежать к нам и убрать это растущее напряжение между нами? Возможно, стоит принести одни испорченные штаны, о которых я его предупреждала?

Я пытаюсь найти решение наших проблем. Бен должен стать волонтером, чтобы исполнить предписание, а мне нужно держаться от него подальше. Одному из нас в итоге нужно будет уступить, и это, похоже, буду я. Я никогда не умела настоять на своем, но, возможно, могу получить из этого выгоду.

Я вспоминаю свой день рождения и тот самый момент, когда я, уставившись в свое отражение, загадала то желание.

Ко мне приходит мысль, и я решаю озвучить ее, пока мой мозг не решил, хорошая это идея или плохая. Скорее всего — последнее.

— Так вот, ты сможешь стать здесь волонтером, если кое-что сделаешь для меня.

У него с подозрением сужаются глаза.

— Что?

— Ничего, забудь об этом.

— Что сделать?

— Это глупость.

— Мэдисон, скажи.

У него жесткий тон и такие властные слова, что я выпаливаю: