Исповедь души
Шрифт:
Мгновенное понимание вспыхивает у него на лице, просачивается в глубину испытующего взгляда.
– Я не хотел принуждать тебя, – говорит он сиплым, страдальческим голосом. Этот мужчина живет в постоянных душевных муках, и я умираю от желания развеять их. Он колеблется. – Мне просто надо было…
– Я знаю, что тебе было надо, – шепчу я, гладя пальцами его скулу. Я понимаю то, что должна была понять еще раньше. – Тебе надо было убедиться, что моя любовь к тебе достаточно сильна, чтобы сделать это. Тебе надо было убедиться в этом до того, как ты позволишь мне узнать то, что я узнаю в Париже.
–
Никто из нас не смотрит на нее. Мы не отрываясь глядим друг на друга, и я вижу игру эмоций на лице Криса, эмоций, которые он позволяет видеть только мне. И для меня это значит все на свете. Он хочет, чтобы я увидела то, что он больше никогда никому не показывает.
– Последняя возможность отступить, – тихо говорит он, и в голосе его слышатся нотки нерешительности, а в глазах мелькает что-то похожее на страх. Боится, что я пойду на попятный?
Да, наверное, но не только это. Еще он боится, что я не отступлюсь, боится того, что он еще не открыл. И мне трудно не бояться вместе с ним, когда я видела кое-какие из весьма темных сторон Криса. Что ждет нас в Париже? Что, как он считает, потрясет меня, когда я об этом узнаю?
– Мистер Мерит.
– Знаю, – резко отзывается он, не отрывая от меня взгляда. – Пора, Сара.
– Что бы там ни было, – говорю я, – я справлюсь. Мы справимся. Вместе. – Я вспоминаю, как он сражался за мою честь с моим бывшим и моим отцом. Крис дает мне то, чего я хочу, открывая закрытые двери своей жизни, своих чувств, и я не позволю ему пожалеть. Я буду бороться за него и за нас.
Я переплетаю наши пальцы.
– Поехали в Париж.
В самолете моя надежда на некоторое уединение быстро улетучивается, когда мы останавливаемся у первого ряда и я обнаруживаю пожилую женщину в яркой фиолетовой рубашке, занимающую место рядом с нашими. Она посылает мне улыбку, такую же стопроцентно дружескую, как и ее гавайская рубашка, и я умудряюсь ответить ей тем же, что нелегко, учитывая мое эмоциональное состояние. И как тяжело я переношу полеты.
Крис пропускает меня вперед, и я сажусь у окна, а он тем временем размещает мою сумку в багажной корзине над головой. Я очарована этим мужчиной, который стал моим миром. Мой взгляд скользит по красивым чертам лица, широким плечам, перекатывающимся под майкой мускулам. И от одной лишь мысли о том, каким неотразимым он выглядит без ничего, с одной лишь яркой красно-желто-синей татуировкой дракона, выглядывающей из-под правого рукава, меня обдает жаром с ног до головы. Я люблю эту татуировку и ту связь, которую она имеет с прошлым и которую мне скоро предстоит узнать. Я люблю его.
Закрыв багажную ячейку, Крис тихо говорит что-то нашей пожилой попутчице, и она улыбается в ответ. Я тоже улыбаюсь, наблюдая за ними, пока не замечаю проблеск печали в глазах Криса, напоминающий мне о боли, которую он прячет под своим неотразимым обаянием. Мое решение лететь с ним в Париж было абсолютно правильным. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы избавить его от этой боли.
Когда Крис устраивается на сиденье между мной и нашей попутчицей, я бросаю взгляд на повязку у него на лбу, потом на руке. Я знаю, что прошлой ночью он ударился головой, но что он и руку повредил – не знала.
Спазм сжимает мне горло, когда я думаю, как легко он мог умереть, когда спасал мне жизнь.
– Как ты? – спрашиваю я, мягко накрывая повязку рукой.
– Рана на голове оказалась не такой страшной, как я думал. Рука оказалась неожиданностью, но несколько швов, и все в порядке. – Он накрывает мою ладонь своей – большой, теплой и чудесной. – И отвечая на твой вопрос: я чувствую себя прекрасно. Ты же здесь.
– Крис. – Его имя вырывается с тихим вздохом сдерживаемого волнения. Между нами так много невысказанного, так много напряжения после нашей ссоры перед тем, как я поехала к Марку, а он отправился за мной. – Я… – Смех с заднего ряда прерывает мои слова, напоминая, что мы не одни. – Нам надо…
Он наклоняется и целует меня – нежная ласка губ на губах.
– Поговорить. Я знаю. И мы поговорим. Когда приедем домой, мы во всем разберемся.
– Домой?
– Детка, я же тебе говорил. – Он переплетает наши пальцы. – Все мое – твое. У нас есть дом в Париже.
Ну, конечно, у него есть дом в Париже. Просто до сих пор я как-то не задумывалась об этом. Мой взгляд опускается на наши переплетенные пальцы, и я спрашиваю себя: будет ли его дом домом и для меня?
Крис дотрагивается до моего подбородка, и я смотрю на него.
– Мы во всем разберемся, когда приедем, – повторяет он.
Я вглядываюсь в его лицо, ища в этой клятве ту уверенность, которая должна бы быть присуща человеку, всегда держащему свою судьбу в своих руках, и не нахожу того, что ищу. Тени в его глазах говорят о сомнении. Крис не уверен, что мы во всем разберемся – и раз не уверен он, не уверена и я.
Но Крис хочет, чтобы мы попробовали, и я тоже хочу. Пока его слов должно быть достаточно, но мы оба знаем, что для будущего их мало. Теперь уже мало.
Пятница, 13 июля 2012 года
Я позвонила ему.
Мне не следовало звонить, но я позвонила, и только лишь услышав, как он произнес «Ребекка» этим своим глубоким, бархатным голосом, чуть не пропала. Завтра я должна лететь в Австралию, но вряд ли смогу это сделать. Я не уверена, что это честно по отношению к моему новому мужчине, когда теперь я знаю, что все еще люблю моего Господина.
И сегодня он был другим. Он был больше, чем Господином. Сегодня он был мужчиной, который, кажется, узнал во мне женщину, а не только свою рабу. Я услышала в его голосе уязвимость. Уловила неприкрытую нужду, даже мольбу. Осмелюсь ли я предположить, что он готов узнать, что любовь существует?
И вот теперь я плаваю в море его обещаний, которые изменят все, если я приеду домой. Он называл Сан-Франциско и свой дом моим домом. Он хочет, чтобы я вернулась туда к нему, отказалась от своей квартиры и запасного варианта, которым она была. Не будет никакого контракта. Будем только мы.
Я тоже хочу этого, очень хочу. Так почему же душу мою гложет нехорошее предчувствие, такое же, как тогда, когда меня мучили те ужасные кошмары о маме? Чем мне может грозить решение поехать к нему, кроме сердечной боли? Немножко сердечной боли – малая цена за то, чтобы открыть нас настоящих, какими, я всегда верила, мы можем быть…