Исповедь Камелии
Шрифт:
– И как мы проверим?
– Ночи дождись.
Вдали мерцал огнями город, Артем остановился посреди поля:
– Звони, Каскадер.
– Лучше с твоей трубы позвоним...
– На, смотри, – сунул ему под нос «мертвую» мобилу Артем, между прочим, взятую именно на этот случай. – Разрядилась давно.
– Ее можно подзарядить прямо в машине...
– Чем? Пальцем? Зарядное устройство я не прихватил, уж извини. Не думал, что в бега ударюсь. Да не бойся, чудак, я ж специально тебя сюда привез, пусть ищут в чистом
– А мои переговоры прослушиваются, – выставил контрдовод Каскадер.
– Говори так, чтоб только ты и мастер понимали. Желательно сегодня ночью все обтяпать. Ты хоть домой ему позвонишь?
Каскадер одарил его красноречивым взглядом: мол, не на точку же, некоторое время обдумывал, как сказать коротко и ясно, набрал номер:
– Алло, Жора, у меня батарея сдыхает, говорим быстро. Как там у нас, тихо?.. Сегодня будь на месте, примешь арбу... Это срочно, я сказал!.. Через час...
– Ты! – толкнул его Артем. – Какой час? Только двенадцать будет, еще народ гуляет.
– А когда?
– Глубокой ночью. На три часа назначай.
– В три, – сказал Каскадер, опустил трубу, вздохнул, глядя на нее. – Теперь у нас вообще нет связи, батарея сдохла.
– Поехали отсюда, а то вдруг менты притащатся.
В кабинет заглянул Борька:
– Ты помнишь, что у тебя еще муж есть?
– А? – очнулась София. Смысл сказанного до нее дошел с опозданием, она ответила тоном, на который Борька обычно обижался: – Только не сегодня, у меня много работы.
– Какая работа? У тебя монитор в спящем режиме.
– Ну и что? – София нажала на клавишу, появилась страница с текстом. – Он больше не спит. Боря, иди...
– Ты какая-то не такая сегодня. Рассеянная... расстроенная...
– Вот еще новости, – пожала она плечами. – Просто у меня затруднения, а время идет...
– В ментовке не надо работать, – разозлился Борис. – Тогда хватит времени и на романы и на мужа.
Хлопнул дверью. Это впервые – не поплелась по приказу в постель, но сегодня противно притворяться. Стоп! Значит, остальное время она притворяется? А разве нет? Угождает, сглаживает острые углы и... врет. Врет уже потому, что живет так, как ей не нравится, при этом умудряется убедить себя и людей: у меня все прекрасно, нет, великолепно, я всем довольна.
– Все, все, все, – тихо гипнотизировала себя София. – Негатив к черту, иначе додумаюсь до революционных перемен. Так, что я тут написала...
Есть куда окунуться и забыть настоящее – монитор, клавиатура и роман. Это немало. София тряхнула головой и...
Продолжила свою историю
Ну и скверная же рожа у господина нотариуса: истинно таракан – со впалыми щеками, торчащими усами и выпученными глазами.
– Чем могу помочь? – спросил он, не удивившись Зыбину.
– Речь пойдет о завещании Долгополова, – сказал, усаживаясь, Виссарион Фомич. – Покажите-ка мне актовую книгу.
Сытников молча прошел к полкам, взял большой том и вернулся на место. Он листал недолго, вскоре, привстав с места и ткнув пальцем в абзац, протянул книгу Зыбину. Виссарион Фомич внимательно прочел скупые строчки, несказанно удивился:
– Он что же, недавно написал завещание?
– Переписал-с, – уточнил Сытников. – Господин Долгополов пожаловал ко мне более трех месяцев тому назад с целью внести в завещание некоторые изменения.
– Что за изменения?
– Изменений как таковых не было, господин Долгополов лишь внес еще одно имя...
– Юлиана Шарова?
– Именно-с.
– А кто такой этот Шаров? Почему Долгополов оставил ему весьма приличную сумму?
– Господин Долгополов не объяснял своего решения.
Огорченный Виссарион Фомич опустил углы губ, отчего нижняя губа стала втрое толще. Теперь он производил впечатление глубоко обиженного человека. Сытников растерялся, обидеть такого уважаемого человека он никак не мог, а что тому показалось – не представлял, потому с величайшим участием спросил:
– Чем еще я могу быть вам полезен?
– Да ничем, – буркнул Зыбин. – Мне надобны люди, знававшие Шарова...
– Ну, это не беда. Маменька Шарова, надеюсь, вам подойдет.
– Маменька? – оживился Виссарион Фомич. – Голубчик, что ж вы молчали?! Маменька непременно подойдет. Вы ее знаете?
– Не знаю-с, но видал. Она присутствовала при составлении нового завещания, а я, Виссарион Фомич, вношу в картотеку всех, кого упоминают, чтоб потом, ежели завещатель помрет, отыскать без трудностей. – Он прошел к застекленному шкапу, достал тетрадь, полистал. – Иной раз родственники не торопятся известить наследников об умершем, а у меня на каждый год тетрадка заведена... Так-с... Долгополов... Вот: Шаров Юлиан Нифонтович проживает с маменькой мещанкой Шаровой Фелицатой Спиридоновной на Второй Литейной улице в доме под номером девять.
– Как-как? – словно попугай, склонил голову на бок, Зыбин.
– На Второй Литейной... – хотел повторить адрес Сытников.
– Нет-нет, – оборвал его Виссарион Фомич. – Юлиан... как?
– Нифонтович.
– Благодарю вас. – Зыбин встал, опираясь рукой о стол. – Вы знаете свое дело, о чем я непременно доложу вашему начальству.
Сытников с достоинством поклонился:
– Всегда рад помочь следствию.
Чтоб Марго второй раз не удалось попасть к Галицкой – такого никому не приснится. Она попросту обошла лакея, раздеваясь, спросила горничную, где мадам, та почему-то шепотом сказала:
– У себя-с. Плачут. Я провожу вас.
Как вовремя Марго приехала! Слезы – отличный повод к задушевности. Вики лежала в пеньюаре на кровати и на вторжение Марго даже не прореагировала, а гостья, приближаясь, щебетала, будто не заметив ее состояния:
– Вики, голубушка, у вас ужасный лакей, неучтивый. Куда это годится – не пускать проведать больную? – Тут она сделала маленькую паузу, склонившись к ней. – Что с вами? Вы плачете? Я, кажется, действительно не вовремя... Простите меня.